Не лезь в мою душу. Там темно и скользко
многоВ природе существует принцип, который, мне думается, никто до сих пор
не подметил... Каждый час рождаются и умирают миллиарды триллионов
маленьких живых существ - бактерий, микробов, "микроскопических животных",
и жизнь каждого из них не имеет особого значения, разве что в совокупности
с множеством других таких же существ, когда их крошечные деяния
суммируются и становятся заметны. Они мало что чувствуют. Практически не
страдают. И даже смерть сотни миллиардов не может сравниться по своей
значимости со смертью одного-единственного человека.
В ряду огромного количества живых существ на Земле от мельчайших
микробов до таких крупных созданий, как люди, существует определенное
равновесие - примерно так же, как масса собранных вместе ветвей высокого
дерева равна массе сучьев, расположенных внизу, а масса дерева равна массе
ствола.
Таков по крайней мере принцип. И я думаю, что первым его нарушил
Верджил Улэм.
Мы не виделись с ним около двух лет. И его образ, сохранившийся у меня
в памяти, лишь весьма отдаленно напоминал загорелого, хорошо одетого
джентльмена, что стоял передо мной. За день до этого мы договорились по
телефону, что встретимся во время ленча, и теперь разглядывали друг друга,
остановившись прямо в дверях кафетерия для сотрудников медицинского центра
"Маунт фридом".
- Верджил? - неуверенно спросил я. - Боже, неужели это ты?!
- Рад тебя видеть, Эдвард, - произнес он и крепко пожал мою руку.
За время, прошедшее с нашей последней встречи, он сбросил десять или
двенадцать килограммов, а то, что осталось, казалось теперь жестче и
сложено было гораздо пропорциональнее. С университетских лет Верджил
запомнился мне совсем другим: толстый, рыхлый, лохматый умник с кривыми
зубами. Нередко он развлекался тем, что подводил электричество к дверным
ручкам или угощал нас пуншем, от которого все потом мочились синим. За
годы обучения Верджил почти не встречался с девушками - разве что с Эйлин
Термаджент, которая весьма напоминала его внешне.
- Ты выглядишь великолепно, - сказал я. - Провел лето в Кабо-Сан-Лукас?
Мы встали в очередь и выбрали себе закуски.
- Загар, - ответил он, ставя на поднос картонный пакет шоколадного
молока, - это результат трех месяцев под ультрафиолетовой лампой. А зубы я
выправил вскоре после того, как мы виделись в последний раз. Я тебе все
объясню, но только давай найдем место, где к нам не будут прислушиваться.
Я повел его в угол для курильщиков: на шесть столиков таких оказалось
только трое.
- Слушай, я серьезно говорю, - сказал я, пока мы переставляли тарелки с
подносов на стол. - Ты здорово изменился. И действительно выглядишь очень
хорошо.
- На самом деле я так изменился, как тебе и не снилось. - Эту фразу он
произнес зловещим тоном, словно актер из фильма ужасов, и карикатурно
поднял брови. - Как Гэйл?
- Гэйл в порядке, - сказал я ему, - учит ребятишек в детском саду. Мы
поженились год назад.
Верджил перевел взгляд на тарелки - кусок ананаса, домашний сыр, пирог
с банановым кремом - и спросил надтреснувшим голосом:
- Ты ничего больше не замечаешь?
- М-м-м, - произнес я, пристально вглядываясь в него.
- Смотри внимательно.
- Я не уверен... Хотя да, ты перестал носить очки. Контактные линзы?
- Нет. Они мне больше просто не нужны.
- И ты стал довольно ярко одеваться. Кто это проявляет о тебе столько
заботы? Надеюсь, у нее не только хороший вкус, но и внешность.
- Кандис тут ни при чем, - ответил он. - Просто я устроился на хорошую
работу и могу теперь позволить себе пошвырять деньгами. Очевидно, мой вкус
в выборе одежды лучше, чем в выборе еды. - На лице его появилась знакомая
виноватая улыбка, потом она вдруг сменилась странной ухмылкой. - В любом
случае она меня бросила. С работы меня тоже уволили, так что теперь я живу
на сбережения.
- Стоп, стоп! - запротестовал я. - Не все сразу. Давай рассказывай по
порядку. Ты устроился на работу. Куда?
- В "Генетрон корпорейшн", - сказал он. - Шестнадцать месяцев назад.
- Никогда не слышал.
- Еще услышишь. В следующем месяце они выбрасывают акции на рынок. Им
удалось здорово продвинуться вперед с мебами. С медицинскими...
- Я знаю, что такое меб, - перебил его я. - Медицинский биочип.
- Они наконец получили работающие мебы.
- Что? - Теперь настала моя очередь удивленно поднимать брови.
- Микроскопические логические схемы. Их вводят в кровь, они
закрепляются, где приказано, и начинают действовать. С одобрения доктора
Майкла Бернарда.
Это уже значило немало - Бернард обладал безупречной, научной
репутацией. Помимо того, что его имя связывали с крупнейшими открытиями в
генной инженерии, он до своего ухода на отдых по крайней мере раз в году
вызывал сенсации работами в области практической нейрохирургии. Фотографии
на обложках "Тайм", "Мега" и "Роллинг стоун" уже говорят сами за себя.
- Вообще-то это держится в строгом секрете - акции, прорыв в
исследованиях, Бернард и все такое. - Он оглянулся по сторонам и, понизив
голос, добавил: - Но ты можешь поступать, как тебе вздумается. У меня с
этими паразитами больше никаких дел.
Я присвистнул:
- Этак можно здорово разбогатеть, а?
- Если тебе этого хочется. Но все-таки посиди немного со мной, прежде
чем бросаться сломя голову к своему биржевому маклеру.
- Конечно.
К сыру и пирогу он даже не притронулся, однако съел ананас и выпил
шоколадное молоко.
- Ну рассказывай.
- В медицинском колледже я готовился к исследовательской работе.
Биохимия. Кроме того, меня всегда тянуло к компьютерам, так что последние
два года учебы я содержал себя тем...
- Что писал матобеспечение для "Вестингхауза".
- Приятно, когда друзья помнят... Короче, именно так я и связался с
"Генетроном" - они тогда только начинали, хотя уже располагали сильной
финансовой поддержкой и лабораториями на все случаи жизни. Меня приняли на
работу, и я быстро продвинулся. Спустя четыре месяца я уже вел собственную
тему, и мне кое-что удалось сделать. - Он беззаботно махнул рукой. - А
затем я увлекся побочными исследованиями, которые они сочли
преждевременными. Но я упирался, и в конце концов у меня отобрали
лабораторию. Передали ее какому-то слизняку. Часть результатов мне удалось
спасти и скрыть еще до того, как меня вышибли, но, видимо, я был не очень
осторожен... или рассудителен. Так что теперь работа продолжается вне
лаборатории.
Я всегда считал Верджила человеком амбициозным, слегка тронутым и не
особенно тонким. Его отношения с начальством и вообще с властями никогда
не складывались гладко. Наука для Верджила всегда словно недоступная
женщина, которая вдруг раскрывает перед человеком свои объятия, когда он
еще не готов к зрелому проявлению чувств, заставляя его бояться, что он
упустит свой шанс, потеряет представившуюся возможность, наделает
глупостей. Видимо, так и случилось.
- Вне лаборатории? Что ты имеешь в виду?
- Эдвард, я хочу, чтобы ты меня обследовал. Мне нужно очень тщательное
физиологическое обследование. Может быть, с применением методов
диагностики рака. Тогда я смогу объяснить дальше.
- Стандартное обследование за пять тысяч?
- Все, что сможешь. Ультразвук, ядерный магнитный резонанс, термограммы
и все остальное.
- Я не уверен, что получу доступ ко всему этому оборудованию. Магнитный
резонанс вообще используют в обследованиях всего месяц или два. Черт,
более дорогой метод и выбрать-то...
- Тогда только ультразвук. Этого хватит.
- Верджил, я всего лишь акушер, а не прославленный ученый. Гинеколог,
излюбленная мишень анекдотов. Вот если ты вдруг начнешь перерождаться в
женщину, тогда я смогу тебе помочь.
Он наклонился вперед, едва не ткнувшись локтем в пирог, но в последний
момент отклонил руку и опустил локоть буквально в миллиметре от тарелки.
Прежний Верджил вляпался бы в самую середину.
- Ты проведи тщательное обследование, и тогда... - Он прищурил глаза и
покачал головой. - Пока просто проверь меня.
- Ладно, я запишу тебя на ультразвук. Кто будет платить?
- "Голубой щит". - Он улыбнулся и достал медицинскую кредитную
карточку. - Я проник в компьютерное досье "Генетрона" и кое-что там
поменял. Так что любые счета за медицинское обслуживание в пределах ста
тысяч долларов они оплатят без вопросов и даже ничего не заподозрят.
Верджил настаивал на полной секретности, и я предпринял соответствующие
меры. Его бланки, во всяком случае, я заполнил сам. Так что до тех пор
пока счета оплачиваются, практически всю работу можно было провести без
постороннего вмешательства. За свои услуги я денег с него не брал. В конце
концов он и меня поил тем самым пуншем, от которого моча окрашивалась в
синий цвет. Можно сказать, старые, добрые друзья.
Пришел Верджил поздно вечером. В это время я обычно уже не работаю, но
на этот раз остался в институте, дожидаясь его на третьем этаже корпуса,
который медсестры в шутку называют отделением Франкенштейна. Когда он
появился, я восседал в пластиковом оранжевом кресле. Под светом
флюоресцентных ламп лицо Верджила приобрело странный зеленоватый оттенок.
Раздевшись, он лег на смотровой стол, и прежде всего я заметил, что у
него распухли лодыжки. Однако мышцы в этих местах оказались нормальными,
плотными на ощупь. Я проверил несколько раз, и, судя по всему, никаких
аномалий там не было, просто выглядели они очень необычно.
Озадаченно хмыкнув, я обработал переносным излучателем труднодоступные
для большого аппарата места и запрограммировал полученные данные в
видеоустройство. Потом развернул стол и задвинул его в эмалированный лаз
ультразвуковой диагностической установки, в "пасть", как говорят наши
медсестры.
Увязав данные установки с данными переносного излучателя, я выкатил
Верджила обратно, затем включил экран. После секундной задержки там
постепенно проступило изображение его скелета.
Спустя еще три секунды, которые я просидел с отвисшей челюстью, на
экране возникло изображение торакальных органов, затем мускулатуры,
системы кровеносных сосудов и, наконец, кожи.
- Давно ты попал в аварию? - спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе.
- Ни в какую аварию я не попадал, - ответил он. - Все это сделано
сознательно.
- Тебя что, били, чтобы ты не выбалтывал секретов?
- Ты не понимаешь, Эдвард. Взгляни на экран еще раз. У меня нет никаких
повреждений.
- А это? Здесь какая-то припухлость. - Я показал на лодыжки. - И ребра
у тебя... Они все переплетены крест-накрест. Очевидно, они когда-то были
сломаны и...
- Посмотри на мой позвоночник, - сказал он.
Я перевернул изображение на экране. Боже правый! Фантастика! Вместо
позвоночника - решетка из треугольных отростков, переплетенных совершенно
непонятным образом. Протянув руку, я попытался прощупать позвоночник
пальцами. Он поднял руки и уставился в потолок.
- Я не могу найти позвоночник, - сказал наконец я. - Спина совершенно
гладкая.
Повернув Верджила лицом к себе, а попробовал нащупать через кожу ребра.
Оказалось, они покрыты чем-то плотным и упругим. Чем сильнее я нажимал
пальцем, тем больше начиналось сопротивление. Но тут мне в глаза бросилась
еще одна деталь.
- Послушай, - сказал я. - У тебя совершенно нет сосков.
В том месте, где им полагалось быть, остались только два пигментных
пятнышка.
- Вот видишь! - произнес Верджил, натягивая белый халат. - Меня
перестраивают изнутри.
Кажется, я попросил его рассказать, что произошло. Однако на самом деле
я не очень хорошо помню, что именно тогда сказал.
Он начал объяснять в своей привычной манере - то и дело сбиваясь на
посторонние темы и уходя в сторону. Слушать его - все равно, что
продираться к сути дела через газетную статью, чрезмерно напичканную
иллюстрациями и вставками в рамочках. Поэтому я упрощаю и сокращаю его
рассказ.
В "Генетроне" ему поручили изготовление первых биочипов, крошечных
электронных схем, состоящих из белковых молекул. Некоторые из них
подключались к кремниевым чипам размером не больше микрона, затем
запускались в артериальную систему крыс. Они должны были укрепиться в
отмеченных химическим способом местах и вступить во взаимодействие с
тканями, чтобы сообщать о созданных в лабораторных условиях патологических
нарушениях или даже оказывать на них влияние.
- Это уже большое достижение! - сказал Верджил.
- Наиболее сложный чип мы удалили, пожертвовав подопытным животным,
затем считали его содержимое, подключив к видеоэкрану. Компьютер выдал нам
гистограммы, затем химические характеристики отрезка кровеносного сосуда,
а потом сложил все это вместе и выдал картинку. Мы получили изображение
одиннадцати сантиметров крысиной артерии. Видел бы ты, как все эти
серьезные ученые прыгали до потолка, хлопали друг друга по плечам и
глотали "клоповник"!
"Клоповник" - это этиловый спирт, смешанный с газировкой "Доктор
Пеппер".
В конце концов кремниевые элементы полностью уступили место
нуклеопротеидам. Верджил не очень хотел вдаваться в подробности, но я
понял, что они нашли способ превращения больших молекул - как ДНК или даже
более сложные - в электрохимические компьютеры, использующие структуры
типа рибосом в качестве кодирующих и считывающих устройств, а РНК - в
качестве "ленты". Позже, внося программные изменения в ключевых местах
путем замены нуклеотидных пар, Верджилу удалось скопировать репродуктивное
деление и слияние.
- В "Генетроне" хотели, чтобы я переключился на супергенную инженерию,
поскольку этим занимались все подряд. Самые разные монстры, каких только
можно вообразить, и так далее... Но у меня были другие идеи. Время
безумных ученых, верно? - Он покрутил пальцем у виска, издав плавно
переливающийся звук, потом рассмеялся, но тут же умолк. - Чтобы облегчить
процесс дупликации и соединения, я вводил свои самые удачные
нуклеотропотеиды в бактерии. Затем стал оставлять их там на длительное
время, чтобы схемы могли взаимодействовать с клеточными механизмами. Все
они были запрограммированы эвристически, то есть самообучались в гораздо
большем объеме, чем в них закладывали изначально. Клетки скармливали
химически закодированную информацию компьютерам, а те, в свою очередь,
обрабатывали ее, принимали решения, и таким образом клетки "умнели". Ну,
для начала, скажем, становились такими же умными, как планарии. Представь
себе E.coli, которая не глупее планарии, а?
- Представляю, - кивнул я.
- Ну а потом я совсем увлекся. Оборудование было, технология уже
существовала, и я знал молекулярный язык. Соединяя нуклеопротеиды, я мог
получить действительно плотные и сложные биочипы, своего рода маленькие
мозги. Пришлось исследовать и такую проблему: чего я смогу достичь -
теоретически? Получалось, что, продолжая работать с бактериями, я бы сумел
получить биочип, сравнимый по производительности обработки информации с
мозгом воробья. Можешь себе представить мое удивление? Но потом мне
открылся способ тысячекратного увеличения производительности, причем с
помощью того же явления, которое мы прежде считали помехой, - электронного
дрейфа между сложившимися электронными схемами. При таких размерах даже
незначительные флюктуации грозили биочипу уничтожением, но я разработал
программу, которая предсказывала и обращала туннельный эффект в
преимущество. Тем самым, подчеркивая эвристический аспект этих
компьютеров, я использовал дрейф для увеличения сложности.
- Тут я уже перестаю понимать, - признался я.
- Я воспользовался преимуществом, которое дает элемент случайности.
Схемы могли самовосстанавливаться, сравнивая содержимое памяти и исправляя
поврежденные элементы. Целиком. Я дал им только базовые инструкции. Живите
и размножайтесь! Становитесь лучше! Боже, ты бы видел, что стало с
некоторыми культурами через неделю! Потрясающие результаты! Они начали
развиваться сами по себе, словно маленькие города. Пришлось их все
уничтожить. Особенно меня поразила одна чашка Петри: думаю, если бы я
продолжал кормить ее жильцов, она отрастила бы ноги и дала ходу из
инкубатора.
- Ты, надо понимать, шутишь? - спросил я, взглянув на него в упор. -
Или нет?
- Слушай, они действительно знали, что значит становиться лучше,
совершеннее. Они видели направление развития, но, находясь в телах
бактерий, были очень ограничены в ресурсах.
- И насколько они оказались умны?
- Я не уверен. Они держались скоплениями по сто - двести клеток, и
каждое скопление вело себя как самостоятельная особь. Может быть, каждое
из них достигло уровня макак-резуса. Они обменивались информацией через
фимбрии - передавали участки памяти и сравнивали результаты своих
действий. Хотя наверняка их сообщество отличалось от группы обезьян прежде
всего потому, что мир их был намного проще. Но зато в своих чашках они
стали настоящими хозяевами. Я туда запускал фагов - так им просто не на
что было рассчитывать. Мои питомцы использовали любую возможность, чтобы
вырасти и измениться.
- Как это возможно?
- Что? - Он, похоже, удивился, что я не все принимаю на веру.
- Запихнуть так много в столь малый объем. Макака-резус - это все-таки
нечто большее, чем просто калькулятор, Верджил.
- Возможно, я не очень хорошо объяснил, - сказал он, заметно
раздражаясь. - Я использовал нуклеопротеидные компьютеры. Они похожи на
ДНК, но допускают интерактивный обмен. Ты знаешь, сколько нуклеотидных пар
содержится в организме одной-единственной бактерии?
Последнюю свою лекцию по биохимии я слушал уже довольно давно и поэтому
только покачал головой.
- Около двух миллионов. Добавь сюда пятнадцать тысяч модифицированных
рибосом - каждая с молекулярным весом около трех миллионов - и представь
себе возможное количество сочетаний и перестановок. РНК выглядит как
длинная спираль из бумажной ленты, окруженная рибосомами, которые
считывают инструкции и вырабатывают белковые цепи. - Слегка влажные глаза
Верджила буквально светились. - Кроме того, я же не говорю, что каждая
клетка была отдельной особью. Они действовали сообща.
- Сколько бактерий ты уничтожил в чашках Петри?
- Не знаю. Миллиарды. - Он усмехнулся. - Ты попал в самую точку,
Эдвард. Как планета, населенная E.coli.
- Но тебя не за это уволили?
- Нет. Прежде всего они не знали, что происходит. Я продолжал соединять
молекулы, увеличивая их размеры и сложность. Поняв, что бактерии слишком
ограниченны, я взял свою собственную кровь, отделил лейкоциты и ввел в них
новые биочипы. Потом долго наблюдал за ними, гоняя по лабиринтам и
заставляя справляться с химическими проблемами. Они показали себя просто
великолепно. Время на их уровне течет гораздо быстрее: очень маленькие
расстояния для передачи информации, и окружение гораздо проще... Затем
как-то раз я забыл спрятать свое компьютерное досье под секретный код.
Кто-то из руководства его обнаружил и догадался, чем я занимаюсь. Скандал
был страшный! Они решили, что из-за моих работ на нас вот-вот спустят всех
собак бдительные стражи общественной безопасности. Принялись уничтожать
мою работу и стирать программы. Приказали, чтобы я стерилизовал свои
лейкоциты. Черт бы их побрал! - Верджил скинул лабораторный халат и начал
одеваться. - У меня оставалось от силы дня два. Я отделил наиболее сложные
клетки...
- Насколько сложные?
- Они, как и бактерии, держались группами штук по сто. И каждую группу
по уровню интеллекта можно было сравнить, пожалуй, с десятилетним
ребенком. - Он взглянул мне в глаза. - Все еще сомневаешься? Хочешь, я
скажу тебе, сколько нуклеотидных пар содержится в клетках млекопитающих? Я
специально запрограммировал свои компьютеры на использование
вычислительных мощностей лейкоцитов. Так вот, черт побери, их десять в
десятой степени! И у них нет огромного тела, о котором нужно заботиться,
растрачивая большую часть полезного времени.
- Ладно, - сказал я. - Ты меня убедил. Но что было дальше?
- Дальше я смешал лейкоциты со своей кровью, набрал шприц и ввел все
это себе обратно. - Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки и неуверенно
улыбнулся. - Я запрограммировал их на все, что только можно, общаясь с
ними на самом высоком уровне, который допускают энзимы и тому подобное.
После чего они зажили своей жизнью.
- Ты запрограммировал их плодиться и размножаться? Становиться лучше? -
повторил я его фразу.
- Я думаю, они развили кое-какие характеристики, заложенные в биочипы
еще на стадии кишечных бактерий. Лейкоциты уже могли общаться друг с
другом, выделяя в окружающую среду химически закодированные участки
памяти. И наверняка они нашли способы поглощать другие типы клеток либо
преобразовывать их, не убивая.
- Ты сошел с ума.
- Но ты сам видел изображение на экране! Эдвард, меня с тех пор не
берет ни одна болезнь. Раньше я простужался постоянно, зато теперь
чувствую себя как нельзя лучше.
- Но они у тебя внутри и постоянно что-то находят, что-то меняют...
- И сейчас каждая группа не глупее тебя или меня.
- Ты действительно ненормальный.
Он пожал плечами.
- Короче, меня вышибли. Решили, видимо, что я попытаюсь отомстить за
то, как они расправились с моей работой. Поэтому меня выгнали из
лаборатории, и до сего момента мне не представлялось настоящей возможности
узнать, что происходит в моем организме. Три месяца уже прошло.
- И ты... - Я едва поспевал за перегоняющими друг друга догадками. - Ты
сбросил вес, потому что они улучшили у тебя жировой обмен. Кстати, кости
стали прочнее, позвоночник полностью перестроен...
- У меня никогда не болит спина, даже если я сплю в очень неудобной
позе.
- Сердце у тебя тоже выглядит не так.
- Про сердце я не догадывался, - сказал он, внимательно разглядывая
изображение на экране. - А насчет жира... Об этом я думал. Они вполне
могли улучшить у меня обмен веществ. В последнее время я никогда не
чувствую себя голодным. Привычки в еде у меня не слишком сильно изменились
- по-прежнему хочется того, чего и всегда хотелось, - но почему-то я ем
только полезные продукты. Видимо, они еще не поняли, что представляет
собой мой мозг. Они освоили железистую систему, но пока не осознали
глобальной картины, если ты понимаешь, что я имею в виду. Они еще не
знают, что я - это я. А вот что такое репродуктивные органы, усвоили
просто замечательно.
Я взглянул на экран и отвел глаза.
- Нет, внешне все выглядит нормально. - Он захихикал. - Но как, ты
думаешь, я подцепил эту красотку Кандис? Она рассчитывала просто на
одноразовое приключение с технарем. Я и тогда уже неплохо выглядел: без
загара, но уже постройнел и одевался весьма прилично. Ей, видишь ли,
никогда раньше не попадался технарь, ну и она решила попробовать ради
смеха... Но мои маленькие гении не давали нам спать чуть не до утра, и с
каждым разом они становились все умнее и умнее. Я был словно в лихорадке.
Улыбка исчезла с его лица.
- Но однажды ночью я почувствовал, как у меня по всей коже бегают
мурашки. Я здорово тогда напугался и решил, что эксперимент выходит из-под
контроля. Кроме того, меня беспокоило, что может произойти, когда они
преодолеют гематоэнцефалитический барьер и узнают обо мне, о настоящих
функциях клеток головного мозга. Поэтому я начал кампанию сдерживания.
Насколько я понимал, они пытались проникнуть в кожу, потому что по
поверхности прокладывать коммуникационные каналы гораздо легче, чем
устанавливать цепи через органы, мускулы и сосуды или в обход им. По коже
получалось проще. Пришлось купить кварцевую лампу... - Тут он перехватил
мой удивленный взгляд. - В лаборатории мы разрушали белок в биочипах,
подвергая их ультрафиолетовому облучению, а я чередовал лампу дневного
света с кварцевой. В результате они не лезут на поверхность, а я получаю
отличный загар.
- Ты еще можешь получить рак кожи, - добавил я.
- Думаю, они сами сделают все, что нужно, чтобы меня уберечь. Как
полицейские патрули.
- Ладно. Я тебя обследовал, ты рассказал мне историю, в которую трудно
поверить... но чего ты теперь от меня хочешь?
- Я не настолько беззаботен, как могло показаться, Эдвард. Меня
по-прежнему не оставляет беспокойство, и я хотел бы найти какой-нибудь
способ ограничить их прежде, чем они узнают о моем мозге. Ты сам подумай:
их теперь триллионы, и каждый не глупее меня. Они в определенной степени
сотрудничают, так что я, возможно, умнейшее существо на планете, но на
самом деле у них еще все впереди. Я бы не хотел, чтобы они захватили надо
мной власть. - Он рассмеялся, и у меня по спине пробежал неприятный
холодок. - Или украли душу... Поэтому я прошу тебя подумать над
каким-нибудь способом ограничить их. Может быть, этих маленьких чертенят
можно поморить голодом? Подумай. - Он вручил мне листок бумаги со своим
адресом и телефоном, затем подошел к клавиатуре, убрал изображение с
экрана и стер данные обследования. - Пока никто, кроме тебя, ничего не
должен знать. И пожалуйста... поторопись.
Ушел Верджил только в три часа ночи. Перед этим я взял у него кровь на
анализ, затем пожал его влажную, дрожащую ладонь, и он в шутку предупредил
меня, чтобы я не принимал образцы внутрь.
Прежде чем уйти домой самому, я заложил кровь на анализ, результаты
которого были готовы уже на следующий день. Я получил их во время перерыва
на ленч, затем все уничтожил. Проделал я это совершенно механически,
словно робот. Лишь через пять дней и почти столько же бессонных ночей я
принял увиденное. Кровь его оказалась вполне нормальной, за исключением
того, что машина выявила заражение: высокий уровень лейкоцитов - белых
кровяных клеток - и гистаминов. На пятый день я наконец поверил.
Гэйл вернулась домой раньше меня, но в тот вечер была моя очередь
готовить ужин. Она поставила на проигрыватель один из детсадовских дисков
и продемонстрировала мне образцы видеокомпьютерной живописи, которые
создавали ее дошкольники. Я молча смотрел. Ужин тоже прошел в тишине.
Ночью мне приснилось сразу два сна - видимо, признак того, что я
наконец принял факты. Во время первого, от которого я постоянно ворочался
и скомкал всю простыню, мне привиделось разрушение планеты Криптон,
родного мира Супермена, где погибали в огне миллиарды супергениев. Скорее
всего этот кошмар навеяла стерилизация образцов крови, которые я взял у
Верджила.
Второй сон оказался хуже. Мне снилось, как огромный город Нью-Йорк
насилует женщину. В конце концов она родила множество маленьких
зародышей-городков, завернутых в полупрозрачную пленку и залитых кровью
после трудных родов.
На утро шестого дня я позвонил Верджилу. Он ответил после четвертого
гудка.
- У меня есть кое-какие результаты, - сказал я. - Ничего
окончательного, но хотел бы с тобой поговорить. Не по телефону.
- Хорошо, - ответил он, и в его голосе мне послышалась усталость. - Я
пока сижу дома.
Квартира Верджила находилась в шикарном высотном доме на берегу озера.
Я поднялся к нему на лифте, разглядывая рекламную болтовню голограммы с
изображением товаров, свободных квартир и хозяйки здания, обсуждавшей
общественные мероприятия на текущей неделе.
Верджил открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь. Он был в клетчатом
халате с длинными рукавами и домашних шлепанцах. В руке держал незажженную
трубку. Он молча прошел в комнату и сел в кресло; пальцы его вертели
трубку, Не переставая.
- У тебя инфекция, - произнес я.
- Да?
- Это все, что я смог узнать из анализов. У меня нет доступа к
электронным микроскопам.
- Я не думаю, что это на самом деле инфекция, - сказал он. - В конце
концов это мои же собственные клетки. Может быть, что-то еще...
Какой-нибудь признак их присутствия, их перемен. Едва ли можно ожидать,
что нам сразу все станет понятно.
Я снял пальто.
- Слушай, я начинаю за тебя беспокоиться...
Остановило меня выражение его лица - странное, лихорадочное блаженство.
Прищурив глаза, Верджил смотрел в потолок и морщил губы.
- Ты что - накачался? Балдеешь? - спросил я.
Он помотал головой из стороны в сторону, потом кивнул очень медленно.
- Я слушаю, - сказал он.
- Что?
- Не знаю. Это не совсем звуки... Но что-то вроде музыки... Сердце,
кровеносные сосуды, течение крови по артериям и венам. Деятельность...
Музыка, звучащая в крови... - Он взглянул на меня грустными глазами. - Ты
почему не на службе?
- У меня сегодня свободный день. А Гэйл работает.
- Можешь остаться?
- Видимо, да, - сказал я, пожимая плечами, потом обвел квартиру
подозрительным взглядом, выискивая горы окурков или бумажные пакетики от
наркотиков.
- Я не под балдой, Эдвард, - произнес он. - Может быть, я не прав, но
мне кажется, происходит что-то очень большое и важное. Думаю, они начали
понимать, кто я есть.
Я сел напротив Верджила, пристально его разглядывая. Он, похоже, совсем
меня не замечал. Какой-то внутренний процесс захватил его целиком. Когда я
попросил чашку кофе, он лишь махнул рукой в сторону кухни. Вскипятив воду,
я достал из шкафа банку растворимого кофе, потом вернулся с чашкой в руках
на свое место. Верджил сидел с открытыми глазами, покачивая головой.
- Ты всегда знал, кем тебе хочется стать, да? - спросил он.
- Более-менее.
- Гинеколог... Только верные шаги по жизни, ни одного - в сторону... А
я всегда жил по-другому. У меня были цели, но я не знал направления. Это
как карта без дорог, одни только географические точки. И мне на все было
наплевать, на всех, кроме себя самого. Даже на науку. Для меня это просто
средство... Я вообще удивляюсь, что добился таких значительных
результатов... Даже своих родителей я ненавидел.
Неожиданно он схватился за подлокотники кресла.
- Тебе плохо? - встревожился я.
- Они со мной разговаривают, - ответил он и закрыл глаза.
Около часа он лежал без движения, как будто спал. Я проверил пульс -
ровный, наполненный, потрогал его лоб - чуть холоднее, чем следовало бы,
потом пошел и приготовил себе еще кофе. Когда Верджил открыл наконец
глаза, я, не зная чем себя занять, перелистывал журнал.
- Трудно представить себе, как течет для них время, - произнес он. -
Всего три или четыре дня у них ушло на то, чтобы понять наш язык и
ключевые аспекты нашей цивилизации. Теперь они продолжают знакомиться со
мной. Прямо во сне. Прямо сейчас.
- Как это?
Верджил сказал, что несколько тысяч исследователей подключились к его
нейтронам, но подробностей он и сам не знал.
- Они, вероятно, действуют очень эффективно, - добавил он. - И пока еще
не причинили мне никакого вреда.
- Нужно доставить тебя в больницу.
- А что они там смогут сделать? Ты, кстати, придумал какой-нибудь
способ ограничить моих умников? Я хочу сказать, это все же мои клетки.
- Я думал об этом. Мы можем заморить их голодом. Нужно только найти
различие в метаболизме...
- Я не уверен, что мне хочется избавиться от них совсем, - сказал
Верджил. - Они не причиняют мне никакого вреда.
- Откуда ты знаешь?
Он покачал головой, потом поднял палец и замер.
- Тихо! Они пытаются понять, что такое пространство. Им это нелегко.
Расстояния они определяют по концентрации химических веществ. Размерность
для них - это как сильный или слабый вирус.
- Верджил...
- Слушай! И думай, Эдвард. - Он заговорил возбужденным тоном: -
Наблюдай! Во мне происходит что-то значительное. Они общаются друг с
другом через жидкости организма, и химические сигналы проникают даже
сквозь мембраны. Они там мастерят что-то новое, может быть, вирусы, чтобы
переносить данные, хранящиеся в цепях нуклеиновых кислот. Кажется, они
имеют в виду РНК... Похоже на правду. Я их так и программировал... Но еще
и плазматические структуры... Возможно, именно это твои машины и выделили
как признак инфекции - их переговоры у меня в крови, информационные
пакеты... Химические характеристики других особей. Равных. Начальников.
Подчиненных.
- Верджил, я внимательно слушаю, но мне действительно кажется, что тебе
следует лечь в больницу.
- Это моя свадьба, Эдвард, - сказал он. - Я - их вселенная. Они
поражены новыми открывшимися горизонтами...
Верджил снова умолк. Я присел на корточки рядом с его креслом и закатал
рукава халата. Вся рука у него была словно исчерчена крест-накрест белыми
линиями. Я уже собрался вызывать машину "скорой помощи", когда он вдруг
встал и потянулся.
- Ты когда-нибудь задумывался, - спросил он, - сколько клеток мы
убиваем каждый раз, когда делаем даже простое движение?
- Я вызову машину, - сказал я.
- Нет, - произнес он твердо. - Я же сказал, что я не болен. И я хочу
иметь возможность распоряжаться самим собой. Знаешь, что они сделают со
мной в больнице?.. Это как если бы пещерные люди принялись чинить
компьютер тем же способом, каким они чинят свои каменные топоры. Фарс...
- Тогда какого черта я здесь делаю? - спросил я, разозлившись. - Ведь я
ничем не могу тебе помочь. Я такой же пещерный человек.
- Ты друг, - произнес Верджил, взглянув мне в глаза, и у меня возникло
ощущение, что в мою сторону смотрит не только он один. - Ты мне нужен для
компании. - Он рассмеялся. - Хотя на самом деле я отнюдь не одинок.
В течение двух последующих часов он расхаживал по квартире, прикасался
к вещам, выглядывал в окна, потом медленно, неторопливо приготовил ленч.
- А знаешь, они действительно могут ощущать свои собственные мысли, -
сказал он около полудня. - Я имею в виду цитоплазму. Судя по всему, она
имеет собственную волю, своего рода подсознательную жизнь - в отличие от
разума, который клетки обрели совсем недавно. Они слышат нечто похожее на
химический "шум" отделяющихся и возвращающихся на место молекул.
В два часа я позвонил Гэйл и сказал, что буду поздно. Меня буквально
трясло от напряжения, но я старался говорить спокойно:
- Помнишь Верджила Улэма? Я сейчас у него.
- Все в порядке? - спросила она.
Да уж куда там...
- Все отлично, - ответил я.
Верджил заглянул в комнату как раз, когда я попрощался с Гэйл и положил
трубку.
- Это целая культура! - провозгласил он. - Они постоянно купаются в
море информации. И, постоянно вносят туда что-то новое. Получается своего
рода "гештальт". Строжайшая иерархия. За клетками, которые взаимодействуют
с другими неправильно, они высылают особые фаги. Специально изготовленные
вирусы, предназначенные для конкретных клеток или групп. Против них нет
абсолютно никакой защиты. Вирус протыкает клетку, она лопается, взрывается
и растворяется. Но это не тирания. Я думаю, что на самом деле у них
гораздо больше свободы, чем при демократическом устройстве. В том смысле,
что они так сильно отличаются друг от друга. Ты можешь себе это
представить? Они отличаются друг от друга даже больше, чем мы.
- Подожди, - сказал я, взяв его за плечи. - Верджил, ты слишком много и
сразу на меня навалил. Мне это больше не под силу. Я ничего не понимаю и
не очень верю.
- Даже сейчас?
- Ладно. Допустим, ты даешь мне э-э-э... верную интерпретацию. Честную.
И все это правда. А ты не задумывался о последствиях? Что все это означает
и к чему может привести?
Он прошел на кухню, налил стакан воды, вернулся и встал рядом со мной.
Детская увлеченность на его лице сменилась трезвой озабоченностью.
- Я всегда плохо представлял себе будущее.
- А тебе не страшно?
- Было страшно. Но сейчас я не уверен. - Он нервно подергал пояс своего
халата. - Знаешь, я не хотел бы, чтобы ты думал, будто я действовал в
обход тебя, через голову или еще как, но вчера я встретился с Майклом
Бернардом. Он меня обследовал в своей частной клинике, взял образцы на
анализ. Сказал, чтобы я прекратил облучение кварц-лампой. Сегодня утром,
прямо перед тобой, он мне позвонил и сообщил, что все подтверждается. Но
просил никому ничего не говорить. - Верджил замолчал, и на лице его снова
появилось мечтательное, самоуглубленное выражение. - Целые города из
клеток... Эдвард, они проталкивают сквозь ткани похожие на фимбрии каналы,
чтобы распространять информацию...
- Прекрати! - не выдержал я. - Что там еще подтверждается?
- Как сказал Бернард, у меня в организме обнаружились "крайне
увеличенные макрофагоциты". И он подтвердил анатомические изменения. Так
что мы с тобой на этот счет не заблуждаемся.
- Что он собирается делать?
- Не знаю. Думаю, он сможет убедить руководство "Генетрона" возобновить
работы в моей лаборатории.
- Ты этого хочешь?
- Дело не только в лаборатории. Сейчас я тебе покажу. Перестав
пользоваться лампой, я изменился еще сильнее.
Он расстегнул халат и сбросил его на пол. Все тело у него было
расчерчено белыми пересекающимися линиями. На спине вдоль позвоночника эти
линии уже начали образовывать твердый гребень.
- Боже правый! - вырвалось у меня.
- Еще немного - и мне уже нельзя будет появляться нигде, кроме
лаборатории. В таком виде невозможно бывать на людях. А в больнице, как я
говорил, просто не поймут, что со мной делать.
- Но ты... Ты же можешь переговорить с ними, сказать, чтобы они
действовали не так быстро, - предложил я, понимая, что произношу весьма
странные вещи.
- Да, могу. Но они не обязательно меня послушаются.
- Я думал, ты для них бог или нечто вроде этого.
- Те, кто подключился к моим нейронам, на самом деле не очень важные
фигуры. Просто исследователи или что-то в этом духе. Они знают о моем
существовании, знают, кто я такой, но это не означает, что они убедили
тех, кто стоит на верхних ступенях иерархической лестницы.
- У них идут дебаты?
- Похоже на то. Однако все не так плохо, как тебе кажется. Если вновь
откроют мою лабораторию, у меня будет и дом, и рабочее место. - Он
выглянул в окно, словно высматривал кого-то внизу. - У меня больше никого
нет. Кроме них. И они ничего не боятся, Эдвард. Никогда в жизни я не
чувствовал ни с кем такого родства. - Снова блаженная улыбка. - Я в ответе
за них. Я им как мать.
- Но ты же не знаешь, что они будут делать дальше.
Он покачал головой.
- В самом деле, Верджил. Ты говорил, что это цивилизация...
- Тысяча цивилизаций!
- Тем более. А цивилизации, как известно, нередко кончают плохо. Войны,
загрязнение окружающей среды...
Я словно хватался за соломинку, пытаясь унять растущую панику. Мне явно
не хватало опыта, компетенции, чтобы охватить происшедшее во всей его
потрясающей грандиозности. То же самое относилось и к Верджилу. Когда дело
касается глобальных проблем, менее проницательного и способного на зрелые
решения человека даже представить себе трудно.
- Но рискую только я один.
- Ты не можешь знать этого наверняка. Боже, Верджил, посмотри, что они
с тобой делают!
- Со мной! Только со мной! - выкрикнул он. - Ни с кем другим!
Я покачал головой и поднял руки, признавая свое поражение.
- Ладно. Ну откроет Бернард лабораторию, ты переселишься туда и
превратишься в подопытную морскую свинку. А что дальше?
- Они не приносят мне вреда. Я сейчас больше, чем старый добрый Верджил
Улэм. Я - целая галактика, черт побери! Сверхпрародитель!
- Ты, может быть, имеешь в виду сверхинкубатор?
Он пожал плечами, не желая ввязываться в спор.
Всего этого мне оказалось более чем достаточно. Выдумав какие-то
нелепые оправдания, я распрощался с ним и ушел. Потом долго сидел в холле
внизу, успокаивая нервы... Кто-то должен убедить его. Но кого Верджил
послушает? Он виделся с Бернардом...
И того, похоже, история Верджила не только убедила, но еще и очень
заинтересовала. Люди типа Бернарда обычно не подталкивают верджилов улэмов
этого мира к необдуманным действиям - за исключением тех случаев, когда
чувствуют, что ситуацию можно обернуть себе на пользу.
Всего лишь догадка, но я решил попробовать. Подошел к уличному
телефону, воткнул в щель кредитную карточку и позвонил в "Генетрон".
- Будьте добры, разыщите, пожалуйста, доктора Майкла Бернарда, -
обратился я к секретарше.
- Простите, кто его спрашивает?
- Это его секретарь из "Телефонного сервиса". Поступил крайне важный
звонок, а его бипер, видимо, не работает.
После нескольких минут ожидания Бернард взял трубку:
- Кто вы такой, черт побери? У меня нет никакого секретаря в
"Телефонном сервисе".
- Меня зовут Эдвард Миллиган. Я друг Верджила Улэма. Нам, похоже, нужно
встретиться и кое-что обсудить.
Договорились о встрече на следующее утро. По дороге домой я пытался
придумать себе какое-нибудь оправдание, чтобы не выходить на работу еще
один день, потому что я совершенно не мог думать о медицине и пациентах,
которые заслуживали гораздо большего внимания.
Я испытывал чувство вины, озабоченность, злость и страх.
В таком душевном состоянии меня и застала Гэйл. Я нацепил маску
спокойствия, и мы вместе приготовили ужин. Потом, обнявшись, долго стояли
у выходящего к заливу окна, глядя, как зажигаются в сумерках городские
огни. Несколько скворцов из оставшихся на зиму еще прыгали по увядшей
лужайке в последних отблесках дневного света, потом унеслись с налетевшим
порывом ветра, от которого задрожали стекла.
- Что-то случилось, Эдвард? - мягко спросила Гэйл. - Ты сам расскажешь
или будешь и дальше делать вид, что все нормально?
- Просто настроение неважное, - ответил я. - Нервы. Работа в больнице.
- О Боже, я поняла, - сказала она, садясь в кресло. - Ты решил
развестись со мной и жениться на той женщине по фамилии Бейкер.
Миссис Бейкер, о которой я как-то рассказывал Гэйл, весила триста
шестьдесят фунтов и догадалась, что она беременна, только на пятом месяце.
- Нет, - сказал я вяло.
- О, великое счастье! - провозгласила Гэйл, легко касаясь моего лба. -
Но если вытягивать из тебя все клещами, можно сойти с ума.
- Видишь ли, я пока не могу об этом говорить, так что... - Я погладил
ее по руке.
- Какие мы отвратительно серьезные, - сказала она, поднимаясь. - Я
пойду приготовлю чай. Ты будешь?
Она обиделась, да я и сам мучался оттого, что никому не мог ничего
рассказать. Хотя почему бы и не открыться ей? Мой старый друг превращается
в галактику...
Вместо этого я убрал со стола. В ту ночь мне долго не удавалось
заснуть. Я сидел в постели, положив подушку за спину, и глядел на Гэйл.
Пытался разобраться, что из всего того, что знаю, реальность, а что
домыслы.
"Я врач, - говорил я себе. - Профессия, связанная с наукой, техникой. И
мне положено обладать иммунитетом к подобным футуристическим потрясениям".
Верджил Улэм превращается в галактику.
Как бы я себя чувствовал, если бы в меня пересадили триллион крошечных
китайцев? Я улыбнулся в темноте и в тот же момент едва не вскрикнул:
существа, обитавшие у Верджила внутри, были совсем чужими для нас,
настолько чужими, что я или Верджил даже не могли рассчитывать на быстрое
понимание. Может быть, мы вообще никогда их не поймем.
Однако это все домыслы, а я очень хорошо знал, что на самом деле
относится к реальности. Спальня. Городские огни, просвечивающиеся сквозь
тюлевые занавески. Спящая Гэйл. Это очень важно. Гэйл, спящая в постели.
Снова мне приснился тот самый сон. На этот раз город вошел через окно и
набросился на Гэйл. Огромный, шипастый, ползучий, весь в огнях, он рычал
что-то на непонятном языке, состоящем из автомобильных гудков, шума
большой толпы и грохота строек. Я пытался бороться с ним, но он все-таки
добрался до Гэйл... и превратился в поток мерцающих звезд, рассыпавшихся
по постели, по всему, что нас окружало. Я резко проснулся и до самого
рассвета больше не сомкнул глаз. Встал, оделся вместе с Гэйл и поцеловал
ее перед уходом, ощутив сладострастную реальность доверчивых человеческих
губ.
Затем отправился на встречу с Бернардом. В его распоряжение был отдан
кабинет в одной из больших пригородных больниц. Я поднялся лифтом на
шестой этаж и воочию убедился, что могут сделать известность и состояние.
Прекрасно обставленная комната, изящные гравюры на шелке, украшающие
стенные панели из дерева, мебель из хромированного металла и стекла,
кремового цвета ковер, китайская бронза, полированные шкафы и столы.
Бернард предложил мне чашку кофе. Я не стал отказываться. Он сел сбоку
от письменного стола, я - напротив него с чашкой кофе во влажных ладонях.
На нем был серый с иголочки костюм. Седые волосы и четкий профиль
дополняли картину. В свои шестьдесят с лишним он здорово напоминал
Леонардо Бернстайна.
- По поводу нашего общего знакомого... - начал Бернард. - Мистера
Улэма. Блестящий ученый и, я не побоюсь этого слова, отважный.
- Он мой друг. И я обеспокоен тем, что с ним происходит.
Бернард остановил меня, подняв палец:
- Но этот отважный человек совершил безрассудный, идиотский поступок.
Того, что с ним произошло, просто нельзя было допускать. Решиться на такой
шаг его вынудили обстоятельства, но это, конечно, не оправдание. Однако
что сделано, то сделано. Настолько я понимаю, он вам все рассказал.
Я кивнул:
- Он хочет вернуться в "Генетрон".
- Разумеется. Там все оборудование. И видимо, там же будет его дом,
пока мы не разберемся с этой проблемой.
- Разберетесь... Как? И какой в этом прок? - Легкая головная боль
мешала мне думать.
- О, я могу представить себе множество областей применения маленьких
сверхплотных компьютеров на биологической основе. Право, это не так
сложно. В "Генетроне" уже сделано несколько важных открытий, но тут
совершенно новое перспективное направление.
- Что вы имеете в виду?
- Я не вправе обсуждать перспективы, - Бернард улыбнулся, - но это
будет нечто совершенно революционное. И нам просто необходимо поместить
мистера Улэма в лабораторные условия. Мы должны провести такие
эксперименты на животных. Разумеется, придется начинать все с начала. Дело
в том, что э-э-э... колонии Верджила нельзя перенести в другой организм:
они базируются на его лейкоцитах. Поэтому нам нужно будет создать новые
колонии, которые не будут вызывать в других организмах иммунную реакцию.
- Подобно инфекции? - спросил я.
- Думаю, можно допустить и такое сравнение. Но Верджил не инфицирован.
- Мои тесты показали, что это не так.
- Видимо, аппаратура среагировала на те участки информационных потоков,
что плавают в его кровеносной системе. Как вы думаете?
- Я не знаю.
- Послушайте, я бы хотел, чтобы вы заглянули в нашу лабораторию, когда
Верджил туда переберется. Ваш опыт может оказаться для нас полезным.
Нас. Значит, он с "Генетроном" заодно. В состоянии ли он сохранить
объективность?
- Каков ваш собственный интерес во всем этом деле?
- Эдвард, я всегда держался на переднем крае своей науки. И не вижу
причин, почему бы не поработать здесь. С моими знаниями функций головного
мозга и нервной системы, после всех исследований по нейрофизиологии, что я
провел...
- Вы могли бы помочь "Генетрону" избежать правительственного
расследования, - сказал я.
- Весьма грубо. Слишком грубо и, кроме того, несправедливо.
- Возможно. Но я согласен. Я бы очень хотел побывать в лаборатории,
когда Верджил туда переедет. Разумеется, если при всей моей грубости
приглашение еще остается в силе.
Бернард посмотрел на меня острым взглядом. Он понимал: я не буду играть
на его стороне, и на какое-то мгновение эти мысли совершенно отчетливо
проступили у него на лице.
- Конечно.
Он поднялся и протянул мне руку. Ладонь у него была влажная. Хотя
Бернард старался этого не показать, нервничал он не меньше моего.
Я вернулся домой и просидел там до полудня. Читал и пытался разобраться
в своих мыслях. Прийти к какому-то выводу. В частности, решить, что
все-таки составляет реальность и что я должен защищать.
Перемены человек может принимать только в определенных дозах.
Нововведения - это хорошо, но понемногу и постепенно. Нельзя навязывать их
силой. Каждый имеет право оставаться прежним, пока не решит, что готов.
Величайшее научное открытие после...
И Бернард будет навязывать его силой. "Генетрон" тоже. Мысли об этом
казались невыносимыми. "Неолуддит", - обозвал я сам себя. Действительно,
грязное обвинение.
Когда я нажал кнопку с номером квартиры Верджила на переговорной панели
в холле высотного здания, он ответил почти сразу.
- Да, - сказал он возбужденно. - Поднимайся. Я в ванной. Дверь не
заперта.
Я вошел в квартиру и двинулся по коридору к ванной. Верджил сидел в
розовой воде, погрузившись до самого подбородка. Он рассеянно улыбнулся и
всплеснул руками.
- Выглядит так, словно я перерезал себе вены, да? Не волнуйся. Все в
порядке. "Генетрон" берет меня обратно. Бернард только что позвонил. -
Верджил указал на отводной аппарат с интеркомом, установленный в ванной.
Я сел на крышку унитаза и сразу обратил внимание, что у шкафа с
полотенцами на самом краю полки над раковиной стоит отражатель для загара
с многочисленными лампочками для дневного света. Однако провод был
выдернут из розетки.
- Ты в самом деле этого хочешь? - спросил я, опустив плечи.
- Пожалуй, да, - сказал Верджил. - Они смогут позаботиться обо мне
лучше других. Так что я решил привести себя в порядок и сегодня вечером
отправляюсь. Бернард заедет за мной на своем лимузине. Класс! Отныне у
меня все будет по высшему классу.
Вода розоватого оттенка выглядела странно: это совсем не походило на
растворенное мыло.
- Что это у тебя в воде - пенный шампунь? - спросил я, но спустя
секунду догадался сам - и мне стало вдруг нехорошо: настолько очевидными и
неизбежными были эти события.
- Нет, - сказал Верджил.
Это я уже знал.
- Нет, - повторил он, - это выделения через кожу. Мне не все
рассказывают, но я думаю, что теперь они начали высылать разведчиков,
первопроходцев. Астронавтов.
Он внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде я не заметил даже
тени озабоченности, скорее, просто любопытство: как, мол, я на это
отреагирую. Подтверждение моей догадки, прозвучавшее в его словах,
заставило меня внутренне сжаться, словно я готовился к удару. Прежде я
совсем не думал о такой возможности, видимо, потому, что был занят другими
аспектами проблемы.
- Это первый раз случилось? - спросил я.
- Да, - ответил он и рассмеялся. - Я все думаю, не выпустить ли этих
чертенят в канализационную систему. Пусть узнают, каков на самом деле наш
мир.
- Они же распространятся тогда по всему свету!
- Это точно.
- Как ты себя сейчас чувствуешь?
- Сейчас очень даже неплохо... Их тут, должно быть, миллиарды. - Еще
один всплеск рукой. - Как ты думаешь? Может, стоит их выпустить?
Быстро, почти не раздумывая, я опустился на колени у ванны. Мои пальцы
сами нащупали провод от лампы для загара и воткнули вилку в розетку.
Верджил как был мальчишкой, когда подводил ток к дверным ручкам, варил
пунш, окрашивающий мочу в синий цвет, и разыгрывал тысячи других дурацких
шуток, так им и остался. Он не вырос, не созрел до понимания, что его
гениальности вполне достаточно, чтобы действительно изменить мир, но при
этом нужно обладать еще и огромным чувством ответственности.
Верджил протянул руку к пробке, затыкающей слив.
- Знаешь, Эдвард, я...
Он так и не договорил. Я схватил лампу, бросил ее в ванну и тут же
отпрыгнул назад, потому что вода буквально взорвалась облаком пара и искр.
Верджил закричал, судорожно дернулся - затем все замерло. Лишь продолжала
шкворчать лампа, да от его волос поднималась тонкая струйка дыма.
Я поднял крышку унитаза, и меня тут же стошнило. Потом я зажал нос и
прошел в гостиную. Ноги вдруг отказались держать меня - и я рухнул на
диван.
Примерно через час, порывшись на кухне, я нашел коробку отбеливателя,
нашатырь и бутылку виски. Вернулся в ванную и, старательно отворачивая
взгляд от Верджила, налил в ванну сначала виски, потом нашатырный спирт,
потом высыпал отбеливатель. Хлорка тут же забурлила в воде, и я вышел,
плотно затворив за собой дверь.
Когда я вернулся домой, в квартире звонил телефон, но я не стал снимать
трубку. Вдруг это из больницы? Или Бернард? А может, полиция. Легко
представлялось, как я буду с ними объясняться. "Генетрон" напрочь
откажется подтвердить мой рассказ. Бернард вообще заявит, что ничего не
знает.
Я ощущал невероятную усталость во всем теле, мускулы сжимались в тугой
узел от напряжения и... Даже не знаю, как можно назвать такое чувство.
Чувство, возникающее после...
Осуществления геноцида?
Совершенно дикая мысль. Я не мог поверить, что своими руками убил сотни
триллионов разумных существ. Уничтожил целую галактику... Смехотворное
обвинение. Но мне было совсем не смешно.
Гораздо легче верилось в то, что я убил человека, своего друга. Дым,
оплавленный каркас лампы, растекшаяся лужица пластика розетки, обгоревший
провод...
Верджил!
Я бросил ему в ванну включенную лампу для загара. Меня по-прежнему
мутило. Сны, города, насилующие Гэйл (что, интересно, с его прежней
подружкой, Кандис?). Вода, утекающая в трубу. Галактики, рассеянные вокруг
нас. Бесконечный ужас... Но одновременно - огромный потенциал красоты.
Новая форма жизни, симбиоз, трансформация.
Убил ли я их всех? На мгновение меня охватила паника. Завтра,
подумалось мне, я схожу туда и простерилизую квартиру. Что-нибудь
придумаю. О Бернарде я даже не вспомнил.
Когда вернулась домой Гэйл, я спал на диване. Поднялся я, чувствуя себя
очень скверно, и она тут же это заметила.
- Ты не заболел? - спросила Гэйл встревоженно, присаживаясь на край.
Я покачал головой и спросил:
- Что у нас сегодня на обед? - Язык меня не слушался. Слова давались с
трудом.
Гэйл положила руку мне на лоб:
- Эдвард, у тебя температура. Очень высокая.
Я дотащился до ванной и взглянул на себя в зеркало. Гэйл остановилась
позади меня.
- Что это? - спросила она.
Под воротничком рубашки вся шея у меня была исчерчена белыми линиями.
Как на шоссе. Видимо, они проникли в мой организм уже давно, несколько
дней назад.
- Влажные ладони... - проговорил я.
Удивительно, что это не пришло мне в голову раньше.
Очевидно, мы чуть не умерли. Сначала я еще пытался бороться, но
буквально через несколько минут ослабел настолько, что уже не мог
пошевелиться. Гэйл оказалась в таком же состоянии спустя час.
Я лежал на ковре в гостиной весь мокрый от пота. Гэйл - на диване. Лицо
ее стало белым, словно тальк, глаза закрылись - как труп в лаборатории
бальзамирования. Некоторое время мне казалось, что она действительно
умерла. И даже в том беспомощном, болезненном состоянии меня не оставляла
злость за неспособность вовремя подумать о всех возможных последствиях. Но
вскоре и на это не осталось сил. Я не мог даже моргнуть; поэтому закрыл
глаза и просто ждал.
В руках, в ногах явственно ощущался ритм какой-то деятельности. С
каждым толчком крови внутри меня возникал некий шум, похожий на звучание
оркестра в тысячу музыкантов, играющих вразнобой целые фрагменты
нескольких симфоний. Музыка, звучащая в крови... Постепенно звук
становился резче, но одновременно и слаженнее: нагромождение акустических
волн стихало, разделяясь на отдельные гармонические сигналы.
Эти сигналы словно врастали в меня, в ритм моего собственного сердца.
Сначала они подчинили себе наши иммунные реакции. Война - а это
действительно была война, какой на Земле никто никогда не знал, война с
триллионами, участвующими в сражениях, - продолжалась около двух дней.
К тому времени когда я нашел в себе силы, чтобы добраться до кухонного
крана, они уже принялись за мой мозг, пытаясь расколоть коды и найти бога,
скрывающегося в протоплазме. Я пил и пил, пока меня не замутило, затем
попил еще, уже медленными глотками, и отнес стакан воды Гэйл. Она прижала
его к потрескавшимся губам и принялась жадно пить. Глаза ее покраснели,
вокруг присохли желтоватые грязные крошки. Но теперь коже вернулось некое
подобие нормального оттенка. Через несколько минут мы уже сидели за
кухонным столом и вяло пережевывали пищу.
- Что это за чертовщина с нами приключилась? - спросила она первым
делом.
не подметил... Каждый час рождаются и умирают миллиарды триллионов
маленьких живых существ - бактерий, микробов, "микроскопических животных",
и жизнь каждого из них не имеет особого значения, разве что в совокупности
с множеством других таких же существ, когда их крошечные деяния
суммируются и становятся заметны. Они мало что чувствуют. Практически не
страдают. И даже смерть сотни миллиардов не может сравниться по своей
значимости со смертью одного-единственного человека.
В ряду огромного количества живых существ на Земле от мельчайших
микробов до таких крупных созданий, как люди, существует определенное
равновесие - примерно так же, как масса собранных вместе ветвей высокого
дерева равна массе сучьев, расположенных внизу, а масса дерева равна массе
ствола.
Таков по крайней мере принцип. И я думаю, что первым его нарушил
Верджил Улэм.
Мы не виделись с ним около двух лет. И его образ, сохранившийся у меня
в памяти, лишь весьма отдаленно напоминал загорелого, хорошо одетого
джентльмена, что стоял передо мной. За день до этого мы договорились по
телефону, что встретимся во время ленча, и теперь разглядывали друг друга,
остановившись прямо в дверях кафетерия для сотрудников медицинского центра
"Маунт фридом".
- Верджил? - неуверенно спросил я. - Боже, неужели это ты?!
- Рад тебя видеть, Эдвард, - произнес он и крепко пожал мою руку.
За время, прошедшее с нашей последней встречи, он сбросил десять или
двенадцать килограммов, а то, что осталось, казалось теперь жестче и
сложено было гораздо пропорциональнее. С университетских лет Верджил
запомнился мне совсем другим: толстый, рыхлый, лохматый умник с кривыми
зубами. Нередко он развлекался тем, что подводил электричество к дверным
ручкам или угощал нас пуншем, от которого все потом мочились синим. За
годы обучения Верджил почти не встречался с девушками - разве что с Эйлин
Термаджент, которая весьма напоминала его внешне.
- Ты выглядишь великолепно, - сказал я. - Провел лето в Кабо-Сан-Лукас?
Мы встали в очередь и выбрали себе закуски.
- Загар, - ответил он, ставя на поднос картонный пакет шоколадного
молока, - это результат трех месяцев под ультрафиолетовой лампой. А зубы я
выправил вскоре после того, как мы виделись в последний раз. Я тебе все
объясню, но только давай найдем место, где к нам не будут прислушиваться.
Я повел его в угол для курильщиков: на шесть столиков таких оказалось
только трое.
- Слушай, я серьезно говорю, - сказал я, пока мы переставляли тарелки с
подносов на стол. - Ты здорово изменился. И действительно выглядишь очень
хорошо.
- На самом деле я так изменился, как тебе и не снилось. - Эту фразу он
произнес зловещим тоном, словно актер из фильма ужасов, и карикатурно
поднял брови. - Как Гэйл?
- Гэйл в порядке, - сказал я ему, - учит ребятишек в детском саду. Мы
поженились год назад.
Верджил перевел взгляд на тарелки - кусок ананаса, домашний сыр, пирог
с банановым кремом - и спросил надтреснувшим голосом:
- Ты ничего больше не замечаешь?
- М-м-м, - произнес я, пристально вглядываясь в него.
- Смотри внимательно.
- Я не уверен... Хотя да, ты перестал носить очки. Контактные линзы?
- Нет. Они мне больше просто не нужны.
- И ты стал довольно ярко одеваться. Кто это проявляет о тебе столько
заботы? Надеюсь, у нее не только хороший вкус, но и внешность.
- Кандис тут ни при чем, - ответил он. - Просто я устроился на хорошую
работу и могу теперь позволить себе пошвырять деньгами. Очевидно, мой вкус
в выборе одежды лучше, чем в выборе еды. - На лице его появилась знакомая
виноватая улыбка, потом она вдруг сменилась странной ухмылкой. - В любом
случае она меня бросила. С работы меня тоже уволили, так что теперь я живу
на сбережения.
- Стоп, стоп! - запротестовал я. - Не все сразу. Давай рассказывай по
порядку. Ты устроился на работу. Куда?
- В "Генетрон корпорейшн", - сказал он. - Шестнадцать месяцев назад.
- Никогда не слышал.
- Еще услышишь. В следующем месяце они выбрасывают акции на рынок. Им
удалось здорово продвинуться вперед с мебами. С медицинскими...
- Я знаю, что такое меб, - перебил его я. - Медицинский биочип.
- Они наконец получили работающие мебы.
- Что? - Теперь настала моя очередь удивленно поднимать брови.
- Микроскопические логические схемы. Их вводят в кровь, они
закрепляются, где приказано, и начинают действовать. С одобрения доктора
Майкла Бернарда.
Это уже значило немало - Бернард обладал безупречной, научной
репутацией. Помимо того, что его имя связывали с крупнейшими открытиями в
генной инженерии, он до своего ухода на отдых по крайней мере раз в году
вызывал сенсации работами в области практической нейрохирургии. Фотографии
на обложках "Тайм", "Мега" и "Роллинг стоун" уже говорят сами за себя.
- Вообще-то это держится в строгом секрете - акции, прорыв в
исследованиях, Бернард и все такое. - Он оглянулся по сторонам и, понизив
голос, добавил: - Но ты можешь поступать, как тебе вздумается. У меня с
этими паразитами больше никаких дел.
Я присвистнул:
- Этак можно здорово разбогатеть, а?
- Если тебе этого хочется. Но все-таки посиди немного со мной, прежде
чем бросаться сломя голову к своему биржевому маклеру.
- Конечно.
К сыру и пирогу он даже не притронулся, однако съел ананас и выпил
шоколадное молоко.
- Ну рассказывай.
- В медицинском колледже я готовился к исследовательской работе.
Биохимия. Кроме того, меня всегда тянуло к компьютерам, так что последние
два года учебы я содержал себя тем...
- Что писал матобеспечение для "Вестингхауза".
- Приятно, когда друзья помнят... Короче, именно так я и связался с
"Генетроном" - они тогда только начинали, хотя уже располагали сильной
финансовой поддержкой и лабораториями на все случаи жизни. Меня приняли на
работу, и я быстро продвинулся. Спустя четыре месяца я уже вел собственную
тему, и мне кое-что удалось сделать. - Он беззаботно махнул рукой. - А
затем я увлекся побочными исследованиями, которые они сочли
преждевременными. Но я упирался, и в конце концов у меня отобрали
лабораторию. Передали ее какому-то слизняку. Часть результатов мне удалось
спасти и скрыть еще до того, как меня вышибли, но, видимо, я был не очень
осторожен... или рассудителен. Так что теперь работа продолжается вне
лаборатории.
Я всегда считал Верджила человеком амбициозным, слегка тронутым и не
особенно тонким. Его отношения с начальством и вообще с властями никогда
не складывались гладко. Наука для Верджила всегда словно недоступная
женщина, которая вдруг раскрывает перед человеком свои объятия, когда он
еще не готов к зрелому проявлению чувств, заставляя его бояться, что он
упустит свой шанс, потеряет представившуюся возможность, наделает
глупостей. Видимо, так и случилось.
- Вне лаборатории? Что ты имеешь в виду?
- Эдвард, я хочу, чтобы ты меня обследовал. Мне нужно очень тщательное
физиологическое обследование. Может быть, с применением методов
диагностики рака. Тогда я смогу объяснить дальше.
- Стандартное обследование за пять тысяч?
- Все, что сможешь. Ультразвук, ядерный магнитный резонанс, термограммы
и все остальное.
- Я не уверен, что получу доступ ко всему этому оборудованию. Магнитный
резонанс вообще используют в обследованиях всего месяц или два. Черт,
более дорогой метод и выбрать-то...
- Тогда только ультразвук. Этого хватит.
- Верджил, я всего лишь акушер, а не прославленный ученый. Гинеколог,
излюбленная мишень анекдотов. Вот если ты вдруг начнешь перерождаться в
женщину, тогда я смогу тебе помочь.
Он наклонился вперед, едва не ткнувшись локтем в пирог, но в последний
момент отклонил руку и опустил локоть буквально в миллиметре от тарелки.
Прежний Верджил вляпался бы в самую середину.
- Ты проведи тщательное обследование, и тогда... - Он прищурил глаза и
покачал головой. - Пока просто проверь меня.
- Ладно, я запишу тебя на ультразвук. Кто будет платить?
- "Голубой щит". - Он улыбнулся и достал медицинскую кредитную
карточку. - Я проник в компьютерное досье "Генетрона" и кое-что там
поменял. Так что любые счета за медицинское обслуживание в пределах ста
тысяч долларов они оплатят без вопросов и даже ничего не заподозрят.
Верджил настаивал на полной секретности, и я предпринял соответствующие
меры. Его бланки, во всяком случае, я заполнил сам. Так что до тех пор
пока счета оплачиваются, практически всю работу можно было провести без
постороннего вмешательства. За свои услуги я денег с него не брал. В конце
концов он и меня поил тем самым пуншем, от которого моча окрашивалась в
синий цвет. Можно сказать, старые, добрые друзья.
Пришел Верджил поздно вечером. В это время я обычно уже не работаю, но
на этот раз остался в институте, дожидаясь его на третьем этаже корпуса,
который медсестры в шутку называют отделением Франкенштейна. Когда он
появился, я восседал в пластиковом оранжевом кресле. Под светом
флюоресцентных ламп лицо Верджила приобрело странный зеленоватый оттенок.
Раздевшись, он лег на смотровой стол, и прежде всего я заметил, что у
него распухли лодыжки. Однако мышцы в этих местах оказались нормальными,
плотными на ощупь. Я проверил несколько раз, и, судя по всему, никаких
аномалий там не было, просто выглядели они очень необычно.
Озадаченно хмыкнув, я обработал переносным излучателем труднодоступные
для большого аппарата места и запрограммировал полученные данные в
видеоустройство. Потом развернул стол и задвинул его в эмалированный лаз
ультразвуковой диагностической установки, в "пасть", как говорят наши
медсестры.
Увязав данные установки с данными переносного излучателя, я выкатил
Верджила обратно, затем включил экран. После секундной задержки там
постепенно проступило изображение его скелета.
Спустя еще три секунды, которые я просидел с отвисшей челюстью, на
экране возникло изображение торакальных органов, затем мускулатуры,
системы кровеносных сосудов и, наконец, кожи.
- Давно ты попал в аварию? - спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе.
- Ни в какую аварию я не попадал, - ответил он. - Все это сделано
сознательно.
- Тебя что, били, чтобы ты не выбалтывал секретов?
- Ты не понимаешь, Эдвард. Взгляни на экран еще раз. У меня нет никаких
повреждений.
- А это? Здесь какая-то припухлость. - Я показал на лодыжки. - И ребра
у тебя... Они все переплетены крест-накрест. Очевидно, они когда-то были
сломаны и...
- Посмотри на мой позвоночник, - сказал он.
Я перевернул изображение на экране. Боже правый! Фантастика! Вместо
позвоночника - решетка из треугольных отростков, переплетенных совершенно
непонятным образом. Протянув руку, я попытался прощупать позвоночник
пальцами. Он поднял руки и уставился в потолок.
- Я не могу найти позвоночник, - сказал наконец я. - Спина совершенно
гладкая.
Повернув Верджила лицом к себе, а попробовал нащупать через кожу ребра.
Оказалось, они покрыты чем-то плотным и упругим. Чем сильнее я нажимал
пальцем, тем больше начиналось сопротивление. Но тут мне в глаза бросилась
еще одна деталь.
- Послушай, - сказал я. - У тебя совершенно нет сосков.
В том месте, где им полагалось быть, остались только два пигментных
пятнышка.
- Вот видишь! - произнес Верджил, натягивая белый халат. - Меня
перестраивают изнутри.
Кажется, я попросил его рассказать, что произошло. Однако на самом деле
я не очень хорошо помню, что именно тогда сказал.
Он начал объяснять в своей привычной манере - то и дело сбиваясь на
посторонние темы и уходя в сторону. Слушать его - все равно, что
продираться к сути дела через газетную статью, чрезмерно напичканную
иллюстрациями и вставками в рамочках. Поэтому я упрощаю и сокращаю его
рассказ.
В "Генетроне" ему поручили изготовление первых биочипов, крошечных
электронных схем, состоящих из белковых молекул. Некоторые из них
подключались к кремниевым чипам размером не больше микрона, затем
запускались в артериальную систему крыс. Они должны были укрепиться в
отмеченных химическим способом местах и вступить во взаимодействие с
тканями, чтобы сообщать о созданных в лабораторных условиях патологических
нарушениях или даже оказывать на них влияние.
- Это уже большое достижение! - сказал Верджил.
- Наиболее сложный чип мы удалили, пожертвовав подопытным животным,
затем считали его содержимое, подключив к видеоэкрану. Компьютер выдал нам
гистограммы, затем химические характеристики отрезка кровеносного сосуда,
а потом сложил все это вместе и выдал картинку. Мы получили изображение
одиннадцати сантиметров крысиной артерии. Видел бы ты, как все эти
серьезные ученые прыгали до потолка, хлопали друг друга по плечам и
глотали "клоповник"!
"Клоповник" - это этиловый спирт, смешанный с газировкой "Доктор
Пеппер".
В конце концов кремниевые элементы полностью уступили место
нуклеопротеидам. Верджил не очень хотел вдаваться в подробности, но я
понял, что они нашли способ превращения больших молекул - как ДНК или даже
более сложные - в электрохимические компьютеры, использующие структуры
типа рибосом в качестве кодирующих и считывающих устройств, а РНК - в
качестве "ленты". Позже, внося программные изменения в ключевых местах
путем замены нуклеотидных пар, Верджилу удалось скопировать репродуктивное
деление и слияние.
- В "Генетроне" хотели, чтобы я переключился на супергенную инженерию,
поскольку этим занимались все подряд. Самые разные монстры, каких только
можно вообразить, и так далее... Но у меня были другие идеи. Время
безумных ученых, верно? - Он покрутил пальцем у виска, издав плавно
переливающийся звук, потом рассмеялся, но тут же умолк. - Чтобы облегчить
процесс дупликации и соединения, я вводил свои самые удачные
нуклеотропотеиды в бактерии. Затем стал оставлять их там на длительное
время, чтобы схемы могли взаимодействовать с клеточными механизмами. Все
они были запрограммированы эвристически, то есть самообучались в гораздо
большем объеме, чем в них закладывали изначально. Клетки скармливали
химически закодированную информацию компьютерам, а те, в свою очередь,
обрабатывали ее, принимали решения, и таким образом клетки "умнели". Ну,
для начала, скажем, становились такими же умными, как планарии. Представь
себе E.coli, которая не глупее планарии, а?
- Представляю, - кивнул я.
- Ну а потом я совсем увлекся. Оборудование было, технология уже
существовала, и я знал молекулярный язык. Соединяя нуклеопротеиды, я мог
получить действительно плотные и сложные биочипы, своего рода маленькие
мозги. Пришлось исследовать и такую проблему: чего я смогу достичь -
теоретически? Получалось, что, продолжая работать с бактериями, я бы сумел
получить биочип, сравнимый по производительности обработки информации с
мозгом воробья. Можешь себе представить мое удивление? Но потом мне
открылся способ тысячекратного увеличения производительности, причем с
помощью того же явления, которое мы прежде считали помехой, - электронного
дрейфа между сложившимися электронными схемами. При таких размерах даже
незначительные флюктуации грозили биочипу уничтожением, но я разработал
программу, которая предсказывала и обращала туннельный эффект в
преимущество. Тем самым, подчеркивая эвристический аспект этих
компьютеров, я использовал дрейф для увеличения сложности.
- Тут я уже перестаю понимать, - признался я.
- Я воспользовался преимуществом, которое дает элемент случайности.
Схемы могли самовосстанавливаться, сравнивая содержимое памяти и исправляя
поврежденные элементы. Целиком. Я дал им только базовые инструкции. Живите
и размножайтесь! Становитесь лучше! Боже, ты бы видел, что стало с
некоторыми культурами через неделю! Потрясающие результаты! Они начали
развиваться сами по себе, словно маленькие города. Пришлось их все
уничтожить. Особенно меня поразила одна чашка Петри: думаю, если бы я
продолжал кормить ее жильцов, она отрастила бы ноги и дала ходу из
инкубатора.
- Ты, надо понимать, шутишь? - спросил я, взглянув на него в упор. -
Или нет?
- Слушай, они действительно знали, что значит становиться лучше,
совершеннее. Они видели направление развития, но, находясь в телах
бактерий, были очень ограничены в ресурсах.
- И насколько они оказались умны?
- Я не уверен. Они держались скоплениями по сто - двести клеток, и
каждое скопление вело себя как самостоятельная особь. Может быть, каждое
из них достигло уровня макак-резуса. Они обменивались информацией через
фимбрии - передавали участки памяти и сравнивали результаты своих
действий. Хотя наверняка их сообщество отличалось от группы обезьян прежде
всего потому, что мир их был намного проще. Но зато в своих чашках они
стали настоящими хозяевами. Я туда запускал фагов - так им просто не на
что было рассчитывать. Мои питомцы использовали любую возможность, чтобы
вырасти и измениться.
- Как это возможно?
- Что? - Он, похоже, удивился, что я не все принимаю на веру.
- Запихнуть так много в столь малый объем. Макака-резус - это все-таки
нечто большее, чем просто калькулятор, Верджил.
- Возможно, я не очень хорошо объяснил, - сказал он, заметно
раздражаясь. - Я использовал нуклеопротеидные компьютеры. Они похожи на
ДНК, но допускают интерактивный обмен. Ты знаешь, сколько нуклеотидных пар
содержится в организме одной-единственной бактерии?
Последнюю свою лекцию по биохимии я слушал уже довольно давно и поэтому
только покачал головой.
- Около двух миллионов. Добавь сюда пятнадцать тысяч модифицированных
рибосом - каждая с молекулярным весом около трех миллионов - и представь
себе возможное количество сочетаний и перестановок. РНК выглядит как
длинная спираль из бумажной ленты, окруженная рибосомами, которые
считывают инструкции и вырабатывают белковые цепи. - Слегка влажные глаза
Верджила буквально светились. - Кроме того, я же не говорю, что каждая
клетка была отдельной особью. Они действовали сообща.
- Сколько бактерий ты уничтожил в чашках Петри?
- Не знаю. Миллиарды. - Он усмехнулся. - Ты попал в самую точку,
Эдвард. Как планета, населенная E.coli.
- Но тебя не за это уволили?
- Нет. Прежде всего они не знали, что происходит. Я продолжал соединять
молекулы, увеличивая их размеры и сложность. Поняв, что бактерии слишком
ограниченны, я взял свою собственную кровь, отделил лейкоциты и ввел в них
новые биочипы. Потом долго наблюдал за ними, гоняя по лабиринтам и
заставляя справляться с химическими проблемами. Они показали себя просто
великолепно. Время на их уровне течет гораздо быстрее: очень маленькие
расстояния для передачи информации, и окружение гораздо проще... Затем
как-то раз я забыл спрятать свое компьютерное досье под секретный код.
Кто-то из руководства его обнаружил и догадался, чем я занимаюсь. Скандал
был страшный! Они решили, что из-за моих работ на нас вот-вот спустят всех
собак бдительные стражи общественной безопасности. Принялись уничтожать
мою работу и стирать программы. Приказали, чтобы я стерилизовал свои
лейкоциты. Черт бы их побрал! - Верджил скинул лабораторный халат и начал
одеваться. - У меня оставалось от силы дня два. Я отделил наиболее сложные
клетки...
- Насколько сложные?
- Они, как и бактерии, держались группами штук по сто. И каждую группу
по уровню интеллекта можно было сравнить, пожалуй, с десятилетним
ребенком. - Он взглянул мне в глаза. - Все еще сомневаешься? Хочешь, я
скажу тебе, сколько нуклеотидных пар содержится в клетках млекопитающих? Я
специально запрограммировал свои компьютеры на использование
вычислительных мощностей лейкоцитов. Так вот, черт побери, их десять в
десятой степени! И у них нет огромного тела, о котором нужно заботиться,
растрачивая большую часть полезного времени.
- Ладно, - сказал я. - Ты меня убедил. Но что было дальше?
- Дальше я смешал лейкоциты со своей кровью, набрал шприц и ввел все
это себе обратно. - Он застегнул верхнюю пуговицу рубашки и неуверенно
улыбнулся. - Я запрограммировал их на все, что только можно, общаясь с
ними на самом высоком уровне, который допускают энзимы и тому подобное.
После чего они зажили своей жизнью.
- Ты запрограммировал их плодиться и размножаться? Становиться лучше? -
повторил я его фразу.
- Я думаю, они развили кое-какие характеристики, заложенные в биочипы
еще на стадии кишечных бактерий. Лейкоциты уже могли общаться друг с
другом, выделяя в окружающую среду химически закодированные участки
памяти. И наверняка они нашли способы поглощать другие типы клеток либо
преобразовывать их, не убивая.
- Ты сошел с ума.
- Но ты сам видел изображение на экране! Эдвард, меня с тех пор не
берет ни одна болезнь. Раньше я простужался постоянно, зато теперь
чувствую себя как нельзя лучше.
- Но они у тебя внутри и постоянно что-то находят, что-то меняют...
- И сейчас каждая группа не глупее тебя или меня.
- Ты действительно ненормальный.
Он пожал плечами.
- Короче, меня вышибли. Решили, видимо, что я попытаюсь отомстить за
то, как они расправились с моей работой. Поэтому меня выгнали из
лаборатории, и до сего момента мне не представлялось настоящей возможности
узнать, что происходит в моем организме. Три месяца уже прошло.
- И ты... - Я едва поспевал за перегоняющими друг друга догадками. - Ты
сбросил вес, потому что они улучшили у тебя жировой обмен. Кстати, кости
стали прочнее, позвоночник полностью перестроен...
- У меня никогда не болит спина, даже если я сплю в очень неудобной
позе.
- Сердце у тебя тоже выглядит не так.
- Про сердце я не догадывался, - сказал он, внимательно разглядывая
изображение на экране. - А насчет жира... Об этом я думал. Они вполне
могли улучшить у меня обмен веществ. В последнее время я никогда не
чувствую себя голодным. Привычки в еде у меня не слишком сильно изменились
- по-прежнему хочется того, чего и всегда хотелось, - но почему-то я ем
только полезные продукты. Видимо, они еще не поняли, что представляет
собой мой мозг. Они освоили железистую систему, но пока не осознали
глобальной картины, если ты понимаешь, что я имею в виду. Они еще не
знают, что я - это я. А вот что такое репродуктивные органы, усвоили
просто замечательно.
Я взглянул на экран и отвел глаза.
- Нет, внешне все выглядит нормально. - Он захихикал. - Но как, ты
думаешь, я подцепил эту красотку Кандис? Она рассчитывала просто на
одноразовое приключение с технарем. Я и тогда уже неплохо выглядел: без
загара, но уже постройнел и одевался весьма прилично. Ей, видишь ли,
никогда раньше не попадался технарь, ну и она решила попробовать ради
смеха... Но мои маленькие гении не давали нам спать чуть не до утра, и с
каждым разом они становились все умнее и умнее. Я был словно в лихорадке.
Улыбка исчезла с его лица.
- Но однажды ночью я почувствовал, как у меня по всей коже бегают
мурашки. Я здорово тогда напугался и решил, что эксперимент выходит из-под
контроля. Кроме того, меня беспокоило, что может произойти, когда они
преодолеют гематоэнцефалитический барьер и узнают обо мне, о настоящих
функциях клеток головного мозга. Поэтому я начал кампанию сдерживания.
Насколько я понимал, они пытались проникнуть в кожу, потому что по
поверхности прокладывать коммуникационные каналы гораздо легче, чем
устанавливать цепи через органы, мускулы и сосуды или в обход им. По коже
получалось проще. Пришлось купить кварцевую лампу... - Тут он перехватил
мой удивленный взгляд. - В лаборатории мы разрушали белок в биочипах,
подвергая их ультрафиолетовому облучению, а я чередовал лампу дневного
света с кварцевой. В результате они не лезут на поверхность, а я получаю
отличный загар.
- Ты еще можешь получить рак кожи, - добавил я.
- Думаю, они сами сделают все, что нужно, чтобы меня уберечь. Как
полицейские патрули.
- Ладно. Я тебя обследовал, ты рассказал мне историю, в которую трудно
поверить... но чего ты теперь от меня хочешь?
- Я не настолько беззаботен, как могло показаться, Эдвард. Меня
по-прежнему не оставляет беспокойство, и я хотел бы найти какой-нибудь
способ ограничить их прежде, чем они узнают о моем мозге. Ты сам подумай:
их теперь триллионы, и каждый не глупее меня. Они в определенной степени
сотрудничают, так что я, возможно, умнейшее существо на планете, но на
самом деле у них еще все впереди. Я бы не хотел, чтобы они захватили надо
мной власть. - Он рассмеялся, и у меня по спине пробежал неприятный
холодок. - Или украли душу... Поэтому я прошу тебя подумать над
каким-нибудь способом ограничить их. Может быть, этих маленьких чертенят
можно поморить голодом? Подумай. - Он вручил мне листок бумаги со своим
адресом и телефоном, затем подошел к клавиатуре, убрал изображение с
экрана и стер данные обследования. - Пока никто, кроме тебя, ничего не
должен знать. И пожалуйста... поторопись.
Ушел Верджил только в три часа ночи. Перед этим я взял у него кровь на
анализ, затем пожал его влажную, дрожащую ладонь, и он в шутку предупредил
меня, чтобы я не принимал образцы внутрь.
Прежде чем уйти домой самому, я заложил кровь на анализ, результаты
которого были готовы уже на следующий день. Я получил их во время перерыва
на ленч, затем все уничтожил. Проделал я это совершенно механически,
словно робот. Лишь через пять дней и почти столько же бессонных ночей я
принял увиденное. Кровь его оказалась вполне нормальной, за исключением
того, что машина выявила заражение: высокий уровень лейкоцитов - белых
кровяных клеток - и гистаминов. На пятый день я наконец поверил.
Гэйл вернулась домой раньше меня, но в тот вечер была моя очередь
готовить ужин. Она поставила на проигрыватель один из детсадовских дисков
и продемонстрировала мне образцы видеокомпьютерной живописи, которые
создавали ее дошкольники. Я молча смотрел. Ужин тоже прошел в тишине.
Ночью мне приснилось сразу два сна - видимо, признак того, что я
наконец принял факты. Во время первого, от которого я постоянно ворочался
и скомкал всю простыню, мне привиделось разрушение планеты Криптон,
родного мира Супермена, где погибали в огне миллиарды супергениев. Скорее
всего этот кошмар навеяла стерилизация образцов крови, которые я взял у
Верджила.
Второй сон оказался хуже. Мне снилось, как огромный город Нью-Йорк
насилует женщину. В конце концов она родила множество маленьких
зародышей-городков, завернутых в полупрозрачную пленку и залитых кровью
после трудных родов.
На утро шестого дня я позвонил Верджилу. Он ответил после четвертого
гудка.
- У меня есть кое-какие результаты, - сказал я. - Ничего
окончательного, но хотел бы с тобой поговорить. Не по телефону.
- Хорошо, - ответил он, и в его голосе мне послышалась усталость. - Я
пока сижу дома.
Квартира Верджила находилась в шикарном высотном доме на берегу озера.
Я поднялся к нему на лифте, разглядывая рекламную болтовню голограммы с
изображением товаров, свободных квартир и хозяйки здания, обсуждавшей
общественные мероприятия на текущей неделе.
Верджил открыл дверь и жестом пригласил меня внутрь. Он был в клетчатом
халате с длинными рукавами и домашних шлепанцах. В руке держал незажженную
трубку. Он молча прошел в комнату и сел в кресло; пальцы его вертели
трубку, Не переставая.
- У тебя инфекция, - произнес я.
- Да?
- Это все, что я смог узнать из анализов. У меня нет доступа к
электронным микроскопам.
- Я не думаю, что это на самом деле инфекция, - сказал он. - В конце
концов это мои же собственные клетки. Может быть, что-то еще...
Какой-нибудь признак их присутствия, их перемен. Едва ли можно ожидать,
что нам сразу все станет понятно.
Я снял пальто.
- Слушай, я начинаю за тебя беспокоиться...
Остановило меня выражение его лица - странное, лихорадочное блаженство.
Прищурив глаза, Верджил смотрел в потолок и морщил губы.
- Ты что - накачался? Балдеешь? - спросил я.
Он помотал головой из стороны в сторону, потом кивнул очень медленно.
- Я слушаю, - сказал он.
- Что?
- Не знаю. Это не совсем звуки... Но что-то вроде музыки... Сердце,
кровеносные сосуды, течение крови по артериям и венам. Деятельность...
Музыка, звучащая в крови... - Он взглянул на меня грустными глазами. - Ты
почему не на службе?
- У меня сегодня свободный день. А Гэйл работает.
- Можешь остаться?
- Видимо, да, - сказал я, пожимая плечами, потом обвел квартиру
подозрительным взглядом, выискивая горы окурков или бумажные пакетики от
наркотиков.
- Я не под балдой, Эдвард, - произнес он. - Может быть, я не прав, но
мне кажется, происходит что-то очень большое и важное. Думаю, они начали
понимать, кто я есть.
Я сел напротив Верджила, пристально его разглядывая. Он, похоже, совсем
меня не замечал. Какой-то внутренний процесс захватил его целиком. Когда я
попросил чашку кофе, он лишь махнул рукой в сторону кухни. Вскипятив воду,
я достал из шкафа банку растворимого кофе, потом вернулся с чашкой в руках
на свое место. Верджил сидел с открытыми глазами, покачивая головой.
- Ты всегда знал, кем тебе хочется стать, да? - спросил он.
- Более-менее.
- Гинеколог... Только верные шаги по жизни, ни одного - в сторону... А
я всегда жил по-другому. У меня были цели, но я не знал направления. Это
как карта без дорог, одни только географические точки. И мне на все было
наплевать, на всех, кроме себя самого. Даже на науку. Для меня это просто
средство... Я вообще удивляюсь, что добился таких значительных
результатов... Даже своих родителей я ненавидел.
Неожиданно он схватился за подлокотники кресла.
- Тебе плохо? - встревожился я.
- Они со мной разговаривают, - ответил он и закрыл глаза.
Около часа он лежал без движения, как будто спал. Я проверил пульс -
ровный, наполненный, потрогал его лоб - чуть холоднее, чем следовало бы,
потом пошел и приготовил себе еще кофе. Когда Верджил открыл наконец
глаза, я, не зная чем себя занять, перелистывал журнал.
- Трудно представить себе, как течет для них время, - произнес он. -
Всего три или четыре дня у них ушло на то, чтобы понять наш язык и
ключевые аспекты нашей цивилизации. Теперь они продолжают знакомиться со
мной. Прямо во сне. Прямо сейчас.
- Как это?
Верджил сказал, что несколько тысяч исследователей подключились к его
нейтронам, но подробностей он и сам не знал.
- Они, вероятно, действуют очень эффективно, - добавил он. - И пока еще
не причинили мне никакого вреда.
- Нужно доставить тебя в больницу.
- А что они там смогут сделать? Ты, кстати, придумал какой-нибудь
способ ограничить моих умников? Я хочу сказать, это все же мои клетки.
- Я думал об этом. Мы можем заморить их голодом. Нужно только найти
различие в метаболизме...
- Я не уверен, что мне хочется избавиться от них совсем, - сказал
Верджил. - Они не причиняют мне никакого вреда.
- Откуда ты знаешь?
Он покачал головой, потом поднял палец и замер.
- Тихо! Они пытаются понять, что такое пространство. Им это нелегко.
Расстояния они определяют по концентрации химических веществ. Размерность
для них - это как сильный или слабый вирус.
- Верджил...
- Слушай! И думай, Эдвард. - Он заговорил возбужденным тоном: -
Наблюдай! Во мне происходит что-то значительное. Они общаются друг с
другом через жидкости организма, и химические сигналы проникают даже
сквозь мембраны. Они там мастерят что-то новое, может быть, вирусы, чтобы
переносить данные, хранящиеся в цепях нуклеиновых кислот. Кажется, они
имеют в виду РНК... Похоже на правду. Я их так и программировал... Но еще
и плазматические структуры... Возможно, именно это твои машины и выделили
как признак инфекции - их переговоры у меня в крови, информационные
пакеты... Химические характеристики других особей. Равных. Начальников.
Подчиненных.
- Верджил, я внимательно слушаю, но мне действительно кажется, что тебе
следует лечь в больницу.
- Это моя свадьба, Эдвард, - сказал он. - Я - их вселенная. Они
поражены новыми открывшимися горизонтами...
Верджил снова умолк. Я присел на корточки рядом с его креслом и закатал
рукава халата. Вся рука у него была словно исчерчена крест-накрест белыми
линиями. Я уже собрался вызывать машину "скорой помощи", когда он вдруг
встал и потянулся.
- Ты когда-нибудь задумывался, - спросил он, - сколько клеток мы
убиваем каждый раз, когда делаем даже простое движение?
- Я вызову машину, - сказал я.
- Нет, - произнес он твердо. - Я же сказал, что я не болен. И я хочу
иметь возможность распоряжаться самим собой. Знаешь, что они сделают со
мной в больнице?.. Это как если бы пещерные люди принялись чинить
компьютер тем же способом, каким они чинят свои каменные топоры. Фарс...
- Тогда какого черта я здесь делаю? - спросил я, разозлившись. - Ведь я
ничем не могу тебе помочь. Я такой же пещерный человек.
- Ты друг, - произнес Верджил, взглянув мне в глаза, и у меня возникло
ощущение, что в мою сторону смотрит не только он один. - Ты мне нужен для
компании. - Он рассмеялся. - Хотя на самом деле я отнюдь не одинок.
В течение двух последующих часов он расхаживал по квартире, прикасался
к вещам, выглядывал в окна, потом медленно, неторопливо приготовил ленч.
- А знаешь, они действительно могут ощущать свои собственные мысли, -
сказал он около полудня. - Я имею в виду цитоплазму. Судя по всему, она
имеет собственную волю, своего рода подсознательную жизнь - в отличие от
разума, который клетки обрели совсем недавно. Они слышат нечто похожее на
химический "шум" отделяющихся и возвращающихся на место молекул.
В два часа я позвонил Гэйл и сказал, что буду поздно. Меня буквально
трясло от напряжения, но я старался говорить спокойно:
- Помнишь Верджила Улэма? Я сейчас у него.
- Все в порядке? - спросила она.
Да уж куда там...
- Все отлично, - ответил я.
Верджил заглянул в комнату как раз, когда я попрощался с Гэйл и положил
трубку.
- Это целая культура! - провозгласил он. - Они постоянно купаются в
море информации. И, постоянно вносят туда что-то новое. Получается своего
рода "гештальт". Строжайшая иерархия. За клетками, которые взаимодействуют
с другими неправильно, они высылают особые фаги. Специально изготовленные
вирусы, предназначенные для конкретных клеток или групп. Против них нет
абсолютно никакой защиты. Вирус протыкает клетку, она лопается, взрывается
и растворяется. Но это не тирания. Я думаю, что на самом деле у них
гораздо больше свободы, чем при демократическом устройстве. В том смысле,
что они так сильно отличаются друг от друга. Ты можешь себе это
представить? Они отличаются друг от друга даже больше, чем мы.
- Подожди, - сказал я, взяв его за плечи. - Верджил, ты слишком много и
сразу на меня навалил. Мне это больше не под силу. Я ничего не понимаю и
не очень верю.
- Даже сейчас?
- Ладно. Допустим, ты даешь мне э-э-э... верную интерпретацию. Честную.
И все это правда. А ты не задумывался о последствиях? Что все это означает
и к чему может привести?
Он прошел на кухню, налил стакан воды, вернулся и встал рядом со мной.
Детская увлеченность на его лице сменилась трезвой озабоченностью.
- Я всегда плохо представлял себе будущее.
- А тебе не страшно?
- Было страшно. Но сейчас я не уверен. - Он нервно подергал пояс своего
халата. - Знаешь, я не хотел бы, чтобы ты думал, будто я действовал в
обход тебя, через голову или еще как, но вчера я встретился с Майклом
Бернардом. Он меня обследовал в своей частной клинике, взял образцы на
анализ. Сказал, чтобы я прекратил облучение кварц-лампой. Сегодня утром,
прямо перед тобой, он мне позвонил и сообщил, что все подтверждается. Но
просил никому ничего не говорить. - Верджил замолчал, и на лице его снова
появилось мечтательное, самоуглубленное выражение. - Целые города из
клеток... Эдвард, они проталкивают сквозь ткани похожие на фимбрии каналы,
чтобы распространять информацию...
- Прекрати! - не выдержал я. - Что там еще подтверждается?
- Как сказал Бернард, у меня в организме обнаружились "крайне
увеличенные макрофагоциты". И он подтвердил анатомические изменения. Так
что мы с тобой на этот счет не заблуждаемся.
- Что он собирается делать?
- Не знаю. Думаю, он сможет убедить руководство "Генетрона" возобновить
работы в моей лаборатории.
- Ты этого хочешь?
- Дело не только в лаборатории. Сейчас я тебе покажу. Перестав
пользоваться лампой, я изменился еще сильнее.
Он расстегнул халат и сбросил его на пол. Все тело у него было
расчерчено белыми пересекающимися линиями. На спине вдоль позвоночника эти
линии уже начали образовывать твердый гребень.
- Боже правый! - вырвалось у меня.
- Еще немного - и мне уже нельзя будет появляться нигде, кроме
лаборатории. В таком виде невозможно бывать на людях. А в больнице, как я
говорил, просто не поймут, что со мной делать.
- Но ты... Ты же можешь переговорить с ними, сказать, чтобы они
действовали не так быстро, - предложил я, понимая, что произношу весьма
странные вещи.
- Да, могу. Но они не обязательно меня послушаются.
- Я думал, ты для них бог или нечто вроде этого.
- Те, кто подключился к моим нейронам, на самом деле не очень важные
фигуры. Просто исследователи или что-то в этом духе. Они знают о моем
существовании, знают, кто я такой, но это не означает, что они убедили
тех, кто стоит на верхних ступенях иерархической лестницы.
- У них идут дебаты?
- Похоже на то. Однако все не так плохо, как тебе кажется. Если вновь
откроют мою лабораторию, у меня будет и дом, и рабочее место. - Он
выглянул в окно, словно высматривал кого-то внизу. - У меня больше никого
нет. Кроме них. И они ничего не боятся, Эдвард. Никогда в жизни я не
чувствовал ни с кем такого родства. - Снова блаженная улыбка. - Я в ответе
за них. Я им как мать.
- Но ты же не знаешь, что они будут делать дальше.
Он покачал головой.
- В самом деле, Верджил. Ты говорил, что это цивилизация...
- Тысяча цивилизаций!
- Тем более. А цивилизации, как известно, нередко кончают плохо. Войны,
загрязнение окружающей среды...
Я словно хватался за соломинку, пытаясь унять растущую панику. Мне явно
не хватало опыта, компетенции, чтобы охватить происшедшее во всей его
потрясающей грандиозности. То же самое относилось и к Верджилу. Когда дело
касается глобальных проблем, менее проницательного и способного на зрелые
решения человека даже представить себе трудно.
- Но рискую только я один.
- Ты не можешь знать этого наверняка. Боже, Верджил, посмотри, что они
с тобой делают!
- Со мной! Только со мной! - выкрикнул он. - Ни с кем другим!
Я покачал головой и поднял руки, признавая свое поражение.
- Ладно. Ну откроет Бернард лабораторию, ты переселишься туда и
превратишься в подопытную морскую свинку. А что дальше?
- Они не приносят мне вреда. Я сейчас больше, чем старый добрый Верджил
Улэм. Я - целая галактика, черт побери! Сверхпрародитель!
- Ты, может быть, имеешь в виду сверхинкубатор?
Он пожал плечами, не желая ввязываться в спор.
Всего этого мне оказалось более чем достаточно. Выдумав какие-то
нелепые оправдания, я распрощался с ним и ушел. Потом долго сидел в холле
внизу, успокаивая нервы... Кто-то должен убедить его. Но кого Верджил
послушает? Он виделся с Бернардом...
И того, похоже, история Верджила не только убедила, но еще и очень
заинтересовала. Люди типа Бернарда обычно не подталкивают верджилов улэмов
этого мира к необдуманным действиям - за исключением тех случаев, когда
чувствуют, что ситуацию можно обернуть себе на пользу.
Всего лишь догадка, но я решил попробовать. Подошел к уличному
телефону, воткнул в щель кредитную карточку и позвонил в "Генетрон".
- Будьте добры, разыщите, пожалуйста, доктора Майкла Бернарда, -
обратился я к секретарше.
- Простите, кто его спрашивает?
- Это его секретарь из "Телефонного сервиса". Поступил крайне важный
звонок, а его бипер, видимо, не работает.
После нескольких минут ожидания Бернард взял трубку:
- Кто вы такой, черт побери? У меня нет никакого секретаря в
"Телефонном сервисе".
- Меня зовут Эдвард Миллиган. Я друг Верджила Улэма. Нам, похоже, нужно
встретиться и кое-что обсудить.
Договорились о встрече на следующее утро. По дороге домой я пытался
придумать себе какое-нибудь оправдание, чтобы не выходить на работу еще
один день, потому что я совершенно не мог думать о медицине и пациентах,
которые заслуживали гораздо большего внимания.
Я испытывал чувство вины, озабоченность, злость и страх.
В таком душевном состоянии меня и застала Гэйл. Я нацепил маску
спокойствия, и мы вместе приготовили ужин. Потом, обнявшись, долго стояли
у выходящего к заливу окна, глядя, как зажигаются в сумерках городские
огни. Несколько скворцов из оставшихся на зиму еще прыгали по увядшей
лужайке в последних отблесках дневного света, потом унеслись с налетевшим
порывом ветра, от которого задрожали стекла.
- Что-то случилось, Эдвард? - мягко спросила Гэйл. - Ты сам расскажешь
или будешь и дальше делать вид, что все нормально?
- Просто настроение неважное, - ответил я. - Нервы. Работа в больнице.
- О Боже, я поняла, - сказала она, садясь в кресло. - Ты решил
развестись со мной и жениться на той женщине по фамилии Бейкер.
Миссис Бейкер, о которой я как-то рассказывал Гэйл, весила триста
шестьдесят фунтов и догадалась, что она беременна, только на пятом месяце.
- Нет, - сказал я вяло.
- О, великое счастье! - провозгласила Гэйл, легко касаясь моего лба. -
Но если вытягивать из тебя все клещами, можно сойти с ума.
- Видишь ли, я пока не могу об этом говорить, так что... - Я погладил
ее по руке.
- Какие мы отвратительно серьезные, - сказала она, поднимаясь. - Я
пойду приготовлю чай. Ты будешь?
Она обиделась, да я и сам мучался оттого, что никому не мог ничего
рассказать. Хотя почему бы и не открыться ей? Мой старый друг превращается
в галактику...
Вместо этого я убрал со стола. В ту ночь мне долго не удавалось
заснуть. Я сидел в постели, положив подушку за спину, и глядел на Гэйл.
Пытался разобраться, что из всего того, что знаю, реальность, а что
домыслы.
"Я врач, - говорил я себе. - Профессия, связанная с наукой, техникой. И
мне положено обладать иммунитетом к подобным футуристическим потрясениям".
Верджил Улэм превращается в галактику.
Как бы я себя чувствовал, если бы в меня пересадили триллион крошечных
китайцев? Я улыбнулся в темноте и в тот же момент едва не вскрикнул:
существа, обитавшие у Верджила внутри, были совсем чужими для нас,
настолько чужими, что я или Верджил даже не могли рассчитывать на быстрое
понимание. Может быть, мы вообще никогда их не поймем.
Однако это все домыслы, а я очень хорошо знал, что на самом деле
относится к реальности. Спальня. Городские огни, просвечивающиеся сквозь
тюлевые занавески. Спящая Гэйл. Это очень важно. Гэйл, спящая в постели.
Снова мне приснился тот самый сон. На этот раз город вошел через окно и
набросился на Гэйл. Огромный, шипастый, ползучий, весь в огнях, он рычал
что-то на непонятном языке, состоящем из автомобильных гудков, шума
большой толпы и грохота строек. Я пытался бороться с ним, но он все-таки
добрался до Гэйл... и превратился в поток мерцающих звезд, рассыпавшихся
по постели, по всему, что нас окружало. Я резко проснулся и до самого
рассвета больше не сомкнул глаз. Встал, оделся вместе с Гэйл и поцеловал
ее перед уходом, ощутив сладострастную реальность доверчивых человеческих
губ.
Затем отправился на встречу с Бернардом. В его распоряжение был отдан
кабинет в одной из больших пригородных больниц. Я поднялся лифтом на
шестой этаж и воочию убедился, что могут сделать известность и состояние.
Прекрасно обставленная комната, изящные гравюры на шелке, украшающие
стенные панели из дерева, мебель из хромированного металла и стекла,
кремового цвета ковер, китайская бронза, полированные шкафы и столы.
Бернард предложил мне чашку кофе. Я не стал отказываться. Он сел сбоку
от письменного стола, я - напротив него с чашкой кофе во влажных ладонях.
На нем был серый с иголочки костюм. Седые волосы и четкий профиль
дополняли картину. В свои шестьдесят с лишним он здорово напоминал
Леонардо Бернстайна.
- По поводу нашего общего знакомого... - начал Бернард. - Мистера
Улэма. Блестящий ученый и, я не побоюсь этого слова, отважный.
- Он мой друг. И я обеспокоен тем, что с ним происходит.
Бернард остановил меня, подняв палец:
- Но этот отважный человек совершил безрассудный, идиотский поступок.
Того, что с ним произошло, просто нельзя было допускать. Решиться на такой
шаг его вынудили обстоятельства, но это, конечно, не оправдание. Однако
что сделано, то сделано. Настолько я понимаю, он вам все рассказал.
Я кивнул:
- Он хочет вернуться в "Генетрон".
- Разумеется. Там все оборудование. И видимо, там же будет его дом,
пока мы не разберемся с этой проблемой.
- Разберетесь... Как? И какой в этом прок? - Легкая головная боль
мешала мне думать.
- О, я могу представить себе множество областей применения маленьких
сверхплотных компьютеров на биологической основе. Право, это не так
сложно. В "Генетроне" уже сделано несколько важных открытий, но тут
совершенно новое перспективное направление.
- Что вы имеете в виду?
- Я не вправе обсуждать перспективы, - Бернард улыбнулся, - но это
будет нечто совершенно революционное. И нам просто необходимо поместить
мистера Улэма в лабораторные условия. Мы должны провести такие
эксперименты на животных. Разумеется, придется начинать все с начала. Дело
в том, что э-э-э... колонии Верджила нельзя перенести в другой организм:
они базируются на его лейкоцитах. Поэтому нам нужно будет создать новые
колонии, которые не будут вызывать в других организмах иммунную реакцию.
- Подобно инфекции? - спросил я.
- Думаю, можно допустить и такое сравнение. Но Верджил не инфицирован.
- Мои тесты показали, что это не так.
- Видимо, аппаратура среагировала на те участки информационных потоков,
что плавают в его кровеносной системе. Как вы думаете?
- Я не знаю.
- Послушайте, я бы хотел, чтобы вы заглянули в нашу лабораторию, когда
Верджил туда переберется. Ваш опыт может оказаться для нас полезным.
Нас. Значит, он с "Генетроном" заодно. В состоянии ли он сохранить
объективность?
- Каков ваш собственный интерес во всем этом деле?
- Эдвард, я всегда держался на переднем крае своей науки. И не вижу
причин, почему бы не поработать здесь. С моими знаниями функций головного
мозга и нервной системы, после всех исследований по нейрофизиологии, что я
провел...
- Вы могли бы помочь "Генетрону" избежать правительственного
расследования, - сказал я.
- Весьма грубо. Слишком грубо и, кроме того, несправедливо.
- Возможно. Но я согласен. Я бы очень хотел побывать в лаборатории,
когда Верджил туда переедет. Разумеется, если при всей моей грубости
приглашение еще остается в силе.
Бернард посмотрел на меня острым взглядом. Он понимал: я не буду играть
на его стороне, и на какое-то мгновение эти мысли совершенно отчетливо
проступили у него на лице.
- Конечно.
Он поднялся и протянул мне руку. Ладонь у него была влажная. Хотя
Бернард старался этого не показать, нервничал он не меньше моего.
Я вернулся домой и просидел там до полудня. Читал и пытался разобраться
в своих мыслях. Прийти к какому-то выводу. В частности, решить, что
все-таки составляет реальность и что я должен защищать.
Перемены человек может принимать только в определенных дозах.
Нововведения - это хорошо, но понемногу и постепенно. Нельзя навязывать их
силой. Каждый имеет право оставаться прежним, пока не решит, что готов.
Величайшее научное открытие после...
И Бернард будет навязывать его силой. "Генетрон" тоже. Мысли об этом
казались невыносимыми. "Неолуддит", - обозвал я сам себя. Действительно,
грязное обвинение.
Когда я нажал кнопку с номером квартиры Верджила на переговорной панели
в холле высотного здания, он ответил почти сразу.
- Да, - сказал он возбужденно. - Поднимайся. Я в ванной. Дверь не
заперта.
Я вошел в квартиру и двинулся по коридору к ванной. Верджил сидел в
розовой воде, погрузившись до самого подбородка. Он рассеянно улыбнулся и
всплеснул руками.
- Выглядит так, словно я перерезал себе вены, да? Не волнуйся. Все в
порядке. "Генетрон" берет меня обратно. Бернард только что позвонил. -
Верджил указал на отводной аппарат с интеркомом, установленный в ванной.
Я сел на крышку унитаза и сразу обратил внимание, что у шкафа с
полотенцами на самом краю полки над раковиной стоит отражатель для загара
с многочисленными лампочками для дневного света. Однако провод был
выдернут из розетки.
- Ты в самом деле этого хочешь? - спросил я, опустив плечи.
- Пожалуй, да, - сказал Верджил. - Они смогут позаботиться обо мне
лучше других. Так что я решил привести себя в порядок и сегодня вечером
отправляюсь. Бернард заедет за мной на своем лимузине. Класс! Отныне у
меня все будет по высшему классу.
Вода розоватого оттенка выглядела странно: это совсем не походило на
растворенное мыло.
- Что это у тебя в воде - пенный шампунь? - спросил я, но спустя
секунду догадался сам - и мне стало вдруг нехорошо: настолько очевидными и
неизбежными были эти события.
- Нет, - сказал Верджил.
Это я уже знал.
- Нет, - повторил он, - это выделения через кожу. Мне не все
рассказывают, но я думаю, что теперь они начали высылать разведчиков,
первопроходцев. Астронавтов.
Он внимательно посмотрел на меня, и в его взгляде я не заметил даже
тени озабоченности, скорее, просто любопытство: как, мол, я на это
отреагирую. Подтверждение моей догадки, прозвучавшее в его словах,
заставило меня внутренне сжаться, словно я готовился к удару. Прежде я
совсем не думал о такой возможности, видимо, потому, что был занят другими
аспектами проблемы.
- Это первый раз случилось? - спросил я.
- Да, - ответил он и рассмеялся. - Я все думаю, не выпустить ли этих
чертенят в канализационную систему. Пусть узнают, каков на самом деле наш
мир.
- Они же распространятся тогда по всему свету!
- Это точно.
- Как ты себя сейчас чувствуешь?
- Сейчас очень даже неплохо... Их тут, должно быть, миллиарды. - Еще
один всплеск рукой. - Как ты думаешь? Может, стоит их выпустить?
Быстро, почти не раздумывая, я опустился на колени у ванны. Мои пальцы
сами нащупали провод от лампы для загара и воткнули вилку в розетку.
Верджил как был мальчишкой, когда подводил ток к дверным ручкам, варил
пунш, окрашивающий мочу в синий цвет, и разыгрывал тысячи других дурацких
шуток, так им и остался. Он не вырос, не созрел до понимания, что его
гениальности вполне достаточно, чтобы действительно изменить мир, но при
этом нужно обладать еще и огромным чувством ответственности.
Верджил протянул руку к пробке, затыкающей слив.
- Знаешь, Эдвард, я...
Он так и не договорил. Я схватил лампу, бросил ее в ванну и тут же
отпрыгнул назад, потому что вода буквально взорвалась облаком пара и искр.
Верджил закричал, судорожно дернулся - затем все замерло. Лишь продолжала
шкворчать лампа, да от его волос поднималась тонкая струйка дыма.
Я поднял крышку унитаза, и меня тут же стошнило. Потом я зажал нос и
прошел в гостиную. Ноги вдруг отказались держать меня - и я рухнул на
диван.
Примерно через час, порывшись на кухне, я нашел коробку отбеливателя,
нашатырь и бутылку виски. Вернулся в ванную и, старательно отворачивая
взгляд от Верджила, налил в ванну сначала виски, потом нашатырный спирт,
потом высыпал отбеливатель. Хлорка тут же забурлила в воде, и я вышел,
плотно затворив за собой дверь.
Когда я вернулся домой, в квартире звонил телефон, но я не стал снимать
трубку. Вдруг это из больницы? Или Бернард? А может, полиция. Легко
представлялось, как я буду с ними объясняться. "Генетрон" напрочь
откажется подтвердить мой рассказ. Бернард вообще заявит, что ничего не
знает.
Я ощущал невероятную усталость во всем теле, мускулы сжимались в тугой
узел от напряжения и... Даже не знаю, как можно назвать такое чувство.
Чувство, возникающее после...
Осуществления геноцида?
Совершенно дикая мысль. Я не мог поверить, что своими руками убил сотни
триллионов разумных существ. Уничтожил целую галактику... Смехотворное
обвинение. Но мне было совсем не смешно.
Гораздо легче верилось в то, что я убил человека, своего друга. Дым,
оплавленный каркас лампы, растекшаяся лужица пластика розетки, обгоревший
провод...
Верджил!
Я бросил ему в ванну включенную лампу для загара. Меня по-прежнему
мутило. Сны, города, насилующие Гэйл (что, интересно, с его прежней
подружкой, Кандис?). Вода, утекающая в трубу. Галактики, рассеянные вокруг
нас. Бесконечный ужас... Но одновременно - огромный потенциал красоты.
Новая форма жизни, симбиоз, трансформация.
Убил ли я их всех? На мгновение меня охватила паника. Завтра,
подумалось мне, я схожу туда и простерилизую квартиру. Что-нибудь
придумаю. О Бернарде я даже не вспомнил.
Когда вернулась домой Гэйл, я спал на диване. Поднялся я, чувствуя себя
очень скверно, и она тут же это заметила.
- Ты не заболел? - спросила Гэйл встревоженно, присаживаясь на край.
Я покачал головой и спросил:
- Что у нас сегодня на обед? - Язык меня не слушался. Слова давались с
трудом.
Гэйл положила руку мне на лоб:
- Эдвард, у тебя температура. Очень высокая.
Я дотащился до ванной и взглянул на себя в зеркало. Гэйл остановилась
позади меня.
- Что это? - спросила она.
Под воротничком рубашки вся шея у меня была исчерчена белыми линиями.
Как на шоссе. Видимо, они проникли в мой организм уже давно, несколько
дней назад.
- Влажные ладони... - проговорил я.
Удивительно, что это не пришло мне в голову раньше.
Очевидно, мы чуть не умерли. Сначала я еще пытался бороться, но
буквально через несколько минут ослабел настолько, что уже не мог
пошевелиться. Гэйл оказалась в таком же состоянии спустя час.
Я лежал на ковре в гостиной весь мокрый от пота. Гэйл - на диване. Лицо
ее стало белым, словно тальк, глаза закрылись - как труп в лаборатории
бальзамирования. Некоторое время мне казалось, что она действительно
умерла. И даже в том беспомощном, болезненном состоянии меня не оставляла
злость за неспособность вовремя подумать о всех возможных последствиях. Но
вскоре и на это не осталось сил. Я не мог даже моргнуть; поэтому закрыл
глаза и просто ждал.
В руках, в ногах явственно ощущался ритм какой-то деятельности. С
каждым толчком крови внутри меня возникал некий шум, похожий на звучание
оркестра в тысячу музыкантов, играющих вразнобой целые фрагменты
нескольких симфоний. Музыка, звучащая в крови... Постепенно звук
становился резче, но одновременно и слаженнее: нагромождение акустических
волн стихало, разделяясь на отдельные гармонические сигналы.
Эти сигналы словно врастали в меня, в ритм моего собственного сердца.
Сначала они подчинили себе наши иммунные реакции. Война - а это
действительно была война, какой на Земле никто никогда не знал, война с
триллионами, участвующими в сражениях, - продолжалась около двух дней.
К тому времени когда я нашел в себе силы, чтобы добраться до кухонного
крана, они уже принялись за мой мозг, пытаясь расколоть коды и найти бога,
скрывающегося в протоплазме. Я пил и пил, пока меня не замутило, затем
попил еще, уже медленными глотками, и отнес стакан воды Гэйл. Она прижала
его к потрескавшимся губам и принялась жадно пить. Глаза ее покраснели,
вокруг присохли желтоватые грязные крошки. Но теперь коже вернулось некое
подобие нормального оттенка. Через несколько минут мы уже сидели за
кухонным столом и вяло пережевывали пищу.
- Что это за чертовщина с нами приключилась? - спросила она первым
делом.
@темы: Вынос моцка
-
-
16.03.2009 в 12:28но такое нельзя вешать...
-
-
16.03.2009 в 13:18почему же нельзя, если красиво? )
-
-
16.03.2009 в 17:04-
-
16.03.2009 в 17:11ну я же предупреждала, что там много )